Нора Робертс - Родовое проклятие
Угли в камине с вечера сгребли горкой, и теперь они тихо тлели, алые, как бьющиеся сердца. Над ними чуть мерцал огонек, придавая этому восхитительному спящему мужчине вид чуть демонический.
Независимо ни от чего, ей надо сказать ему несколько слов, и ему придется ее выслушать.
Не сводя глаз с лица Коннора, Мира шагнула вперед и… споткнулась о скинутые кое-как сапоги.
И рухнула на него всем весом, да еще, как на грех, приземлилась животом на выставленный локоть. Так что первое слово, которое она ему сказала, было: уфф!
А ответом Коннора было глухое: какого черта! Он приподнялся и схватил ее за плечи, словно приготовившись скинуть.
— Мира?
— Я споткнулась о твои сапожищи и получила твоим костлявым локтем в живот.
— Кажется, ты мне одно легкое промяла. Вот тут. — Коннор приподнял ее и умудрился сесть, держа ее распростертой у себя на коленях.
Хорошенький разговор.
— Тебе что, плохо?
Коннор поднес руку к ее лбу, словно намереваясь проверить температуру, но Мира ее оттолкнула.
— Почему все думают, что мне плохо? Мне не плохо. Я проснулась, вот и все. Проснулась, потому что проспала большую часть дня и полночи.
— Тебе нужно было отоспаться, — возразил он совершенно резонно. — Чаю не хочешь?
— Если мне потребуется чай, будь он неладен, я уж как-нибудь сама себя обслужу.
— Стало быть, тебе хочется чего-то другого.
Она злилась, но на глаза навернулись слезы, однако этого Мира не допустила.
— Ты сказал, что простил меня.
— Верно. И простил. Слушай, да ты совсем замерзла!
Коннор стал укутывать ее в плед, но Мира опять отмахнулась.
— Отстань! Ты можешь перестать вокруг меня суетиться? — Противные слезы все закипали и закипали, вызывая стыд и недоумение. Она чувствовала себя идиоткой. — Отстань, пожалуйста!
Она попыталась отодвинуться, откатиться и встать, но Коннор обхватил ее и сжал в объятиях. Крепко-крепко.
— Ты, главное, успокойся, Мира Куинн. Посиди секунду спокойно. Помолчи.
Попытка вырваться оставила ее без сил, она задохнулась и была готова разрыдаться.
— Хорошо, я успокоилась.
— Еще нет, но близка к тому. Передохни. — Он мягко покачал ее, потом взглянул на огонь и сделал его посильнее.
— Не надо за мной ухаживать, Коннор. От этого меня тянет реветь.
— Так пореви! Это все реакция, Мира, вполне естественная реакция на то, что с тобой сделали и что понадобилось предпринять в ответ.
— И когда это пройдет?
— Сейчас уже легче, чем было, ведь правда? А утром, когда отдохнешь и успокоишься, станет еще легче. Наберись терпения.
— Ненавижу это выражение!
Коннор рассмеялся и поцеловал ее в волосы.
— Я знаю. Но тебе терпения не занимать. Сам видел.
Да, но для этого ей приходится делать над собой немалое усилие! А Коннору терпение дано от природы, как цвет глаз, как тембр голоса.
— Против твоего терпения я ничего не имею, — проворчала Мира.
— Отрадно слышать, поскольку трудно было бы от него избавиться, чтобы только тебе угодить. Лучше скажи: тебя что-то разбудило или ты проснулась сама?
— Просто проснулась. Проснулась — а тебя нет. — Прозвучало капризно, она и сама это чувствовала. Оставалось надеяться, что это тоже была реакция, иначе она скоро себя возненавидит. — Если ты на меня не сердишься, тогда почему спишь здесь, свесив ноги с дивана?
— Тебе был нужен покой и отдых, только поэтому. — Коннор видел, что Мира успокоилась. Он изловчился и, приподнявшись с нею вместе, задвинулся в угол дивана, где они устроились и стали глядеть на огонь. — Мы не успели выйти из кухни со своим чаем, а ты уже спала. Даже не шелохнулась, когда я нес тебя наверх, а Брэнна переодевала тебя в пижаму. Это целебный сон, солнышко, сон лечит. Благодаря ему твой мозг и твое тело — и даже твоя душа — получили то, что им было необходимо.
— Я решила, ты не хочешь быть со мной, и пошла тебя искать, чтобы разобраться. Я уже настроилась на выяснение отношений.
— Тогда я рад, что ты споткнулась о мои сапоги, потому что это лучше, чем выяснять отношения.
— Прости.
— Что ты все время извиняешься? — Он провел пальцем по камешкам в ее ожерелье.
— Фин сгонял на конюшню и мне его привез, представляешь?
— Я знаю.
— Больше никогда не сниму!
— Я знаю.
Воплощенное доверие, терпение, прощение. Нет, она его недостойна, решила Мира и прижалась лицом к его шее.
— Я тебя обидела.
— Да уж.
— Коннор, почему любовь дается тебе так легко? Свободно и легко! Я говорю не о той любви, что всегда была между нами, и не о вашей с Брэнной любви.
— Знаешь, для меня самого это что-то новое, так что я и сам толком не пойму. Я бы сказал, это все равно как если бы ты владел чем-то так давно, что оно уже стало частью тебя. Потом ты смотришь на это что-то чуть под другим углом зрения. Знаешь, как бывает с кусочком стекла: ты держишь его, а потом чуть меняешь наклон — и оно ловит солнце и фокусирует луч? Можно зажечь огонь, всего лишь капельку наклонив стеклянную линзу. Вот… что-то в этом духе. И то, что уже существовало, вдруг повернулось другой стороной и вобрало в себя весь свет.
— Это «что-то» могло бы чуть повернуться опять и снова этот свет растерять.
— С чего бы, если этот свет такой притягательный? Видишь там огонь?
— Конечно, вижу.
— Все, что ему нужно, это чуточку внимания, слегка поворошить, подкинуть дров — и он будет гореть и день и ночь, давать свет и тепло.
— А можно забыть его поворошить. Или дрова вдруг кончатся.
Коннор со смехом потерся о ее шею.
— Тогда можно будет сказать, что ты беспечна, стыд тебе и позор. Любовь надо лелеять, вот о чем я толкую. Поддерживать свет и тепло — это своего рода работа, но ты же не захочешь сидеть в темноте и холоде?
— И никто не захочет, однако люди об обязанностях легко забывают.
— Мне кажется, это такие обязанности, которые двое несут поровну и выполняют, иногда — один чуть больше другого, а потом роли могут опять поменяться. — Это вопрос равновесия, подумал он, плюс бережное отношение и небольшое усилие. — Что дается легко, не всегда бывает правильным, и иногда требуется об этом напомнить. А главное, Мира, я что-то не припомню, чтобы ты стремилась к легкой жизни. Никогда ты работы не боялась.
— Там, где я могу что-то поднять и нести, или чистить, или горбатиться — нет, не боялась. И не боюсь. Но душевная работа — это совсем из другой оперы.
— Да и тут я не замечал, чтобы ты сачковала. Ты слишком невысокого о себе мнения. Дружеские отношения тоже требуют усилий, согласись. Как тебе удавалось оставаться таким верным, заботливым другом, и не только мне, но и Брэнне, Бойлу, Фину, а теперь и Айоне? А еще твоя родня… — добавил он, не давая ей возразить. — Родственные отношения — особая статья, здесь приходится трудиться еще больше. Ты для своих сделала больше, чем кто-либо другой.
