Огонь для Проклятого - Айя Субботина

У меня нет четкого плана. Есть только намерение продержаться здесь, как можно дольше. Если клык поможет этим людям, мы будем искать других больных по домам. Вопрос лишь в том, насколько нам позволят все это сделать, насколько наши собственные силы еще способны противостоять халларнам.

Если речь пойдет о честной стали, мы точно выстоим. Но если Магн’нус обратится к мощи драконов…

Перевожу взгляд на Хельми, которого держу на руках.

— Ты молодец, — говорю, гладя его по голове.

Я знаю, что многие дети мучают своих родителей частыми капризами, но Хельми, точно знает, что сейчас капризничать совсем не время. И ведь удивительно, со мной он в последние дни по-настоящему серьезен — маленький северный мужчина и есть. А Келу улыбался.

Протягиваю руку и проверяю у ближайшей ко мне совсем молодой девчонки лоб — жар очень сильный, она вся горит. Дыхание быстрое, но поверхностное, точно она очень долго бежала. Что ж — вот на ней я и увижу улучшения, если волчий клык помогает.

Эйстин в святилище Духов появляется довольно скоро — с силой стучит в главные двери, что я слышу его даже из внутреннего зала.

— Госпожа… — оглядывается с полным непониманием происходящего. — Что происходит?

— Спасибо, что пришел, — благодарю его улыбкой. — Но прежде, мне нужна информация. Тот же вопрос, Эйстин, что происходит снаружи? Какое положение в городе?

— Ночью в пещере Холодных ключей произошел обвал. Халларны подняты по тревоге. Наместник распорядился собрать команду рабочих для разбора завалов. Вас ищут, госпожа, — добавляет, чуть понизив голос.

— Ты знаешь, что там произошло?

— Слышал от людей, что были с вами. Но, признаюсь, ничего не понял кроме того, что нельзя бить запасенную воду.

— Нельзя пить воду Холодных ключей, — поправляю его. — Она была отравлена. Вся эта болезнь — от нее. Что с выходами из города? Можно вывести людей?

Мой охранитель хмурится.

— Ваш брат поставил своих людей у всех потайных выходов, — Эйстин выглядит так, как будто ему стыдно. — Когда вы пропали, Турин по праву крови заявил свое право на наследие рода Хольмбергов. Никто не знает, какой у него вышел разговор с наместником, но теперь ваш брат командует всеми охранителями Лесной Гавани, за исключением самих халларнов, конечно. На пристани обрубили концу самым большим челнам. Остальные порубили в щепу и сожгли.

— И за ним вот так легко пошли? Его слушают?

Признаться, меня бы оттолкнул один только его вид. Мой брат — не человек из пустоши, его многие знают, он пользуется непререкаемым уважением. Чего уж греха таить, многие думали, что после гибели моего отца, именно Турин встанет во главе рода Хольмбергов. Но тогда он был человеком, со своим мировоззрением и своими привычками. Человеком — не едва передвигающим ноги мертвецом.

— Не все, но многие, — Эйстин в задумчивости трет лоб. — Он странный, госпожа. От него исходит ощущение потусторонней опасности. Но на его стороне верховный шаман. И его слова много значат.

— Ты его видел, Турина?

— Да, госпожа.

— Что скажешь? Только честно. Что думаешь о нем?

— Я едва узнал его, госпожа, — пожимает плечами Эйстин. — Если бы не его голос, не узнал бы вовсе. Он с трудом ходит, с трудом дышит. У него гноятся глаза и выпали почти все зубы.

— А его люди? Из его клана.

— Не скажу наверняка, но не удивлюсь если их лиц вообще никто не видел. Они прячут их под повязками и глубокими капюшонами.

— Мне нужны люди, Эйстин. Все, кого сможешь найти.

— Не все сразу, — появляется из-за его спины Кел. — Большой толпой мы только раньше времени привлечем к себе ненужное внимание. Хватит дюжины самых проверенных и надежных. А остальные пусть будут наготове и где-то неподалеку. На всякий случай.

Охранитель переводит на меня взгляд, ждет.

— Делай, как он говорит, — киваю словам заклинателя. — Только постарайся тихо. Мы еще можем побороть болезнь, но нам нужно время. И тишина.

— Будет сделано, госпожа, — кивает Эйстин и бегом исчезает.

— Ему можно доверять? — спрашивает Кел.

— Он за меня жизнь отдаст.

Мне очень неуютно. Отчего-то кажется, что вот-вот послышится звук приближающихся шагов, громкие выкрики — и в святилище вломятся люди моего мужа. Потому и вздрагиваю от каждого шороха, прислушиваюсь к каждому выкрику снаружи.

Кел'исс же, напротив, выглядит абсолютно спокойным. Он то появляется в зале, то уходит, возвращаясь к дверям. И когда вижу его, мне, глупо это скрывать, становится гораздо увереннее.

Когда-то я была зависима от этого человека, когда-то даже засыпала с трудом, когда он не ночевал в моей постели. Потом, когда его не стало, ходила, точно неупокоенная душа. Первые дни, много дней, даже не помню себя. Стыдно, но, наверное, если бы не носила Хельми, могла бы что-то с собой сделать. у моего народа такое не принято, потому что суровый климат не щадит тех, кто чуть менее силен, ловок или удачлив, чем другие. Ни одна зима ни одного клана не обходится без того, чтобы с охоты не вернулось несколько мужчин. Женщины плачут по ним, голосят в ночи, но потом продолжают жить. Потому что так правильно, потому что так нужно для клана. И для них самих. Время лечит, как бы больно не проходило исцеление. И я думала, что излечилась от него. Что глубокая рана, которую собственноручно зашила кривыми стяжками, затянулась. Но она всего лишь покрылась тонкой коркой, которая сковырнулась сразу же, как чернокнижник вернулся в Гавань.

А еще меня гложет крамольная мысль, за которую хочется бить себя по щекам, пока те не начнут гореть жарким огнем: если бы не случилась вся эта беда с мором, он бы не был сейчас рядом.

Все идет хорошо — Эйстин возвращается с несколькими воинами и расставляет их во внутренних помещениях святилища. Шаманам такое положение дел не очень нравится, они говорят, что общение с Духами требует уединения и уважения к их реликвиям, но даже верховный в конце концов кивает и сдается.

— Ты ничего не делаешь для их излечения, — говорит мне, когда, нахмурив кустистые брови, стоит и обводит взглядом зал, в котором я сижу в той же позе, как и пришла.

— Прости, но Духи говорили со мной и научили, что делать. Но это знание должно остаться секретом. Даже для тебя, шаман.

— Духи говорили с тобой? — его рот искажается в презрительной ухмылке, но он тут же одергивает себя и возвращает лицу приличествующую надменность. — Прости, госпожа, но как это возможно? Я не помню, чтобы кто-то из послушников