Осколки тени и света - Мара Вересень
— Ну, ба! — взмолился каланча чуть пригнувшись, палка просвистела над лосиной макушкой, отскочила от плеча, обессиленно воткнулась в каменистую землю и чуть скрипнула от веса навалившейся на нее женщины. Ине тут же обхватил, и у меня ком в горле стал, щекотный, колючий и терпкий, как запах старого пожарища.
— Эленар, — сказал он, глядя серым из темноты и гудя внутри, как натянутая пальцем и отпущенная колючая шерстяная нитка, — это моя ба Алиши Мелле. Ба, — отвел взгляд, но гудеть не перестало, а большая ладонь погладила сцепленные на верхушке палки тонкие суховатые красивые пальцы, — это мо… Это Эленар.
— Это ж надо, какая оглобля вымахала, — выкараскавшись из неловких объятий, ба Мелле взирала на чадушко снизу вверх с изрядной долей скепсиса во влажно блестящих темно-серых глазах. — Теперь все ясно, до головы пока добежит, уже и руками махать поздно. Ты зачем к некромантам учиться полез, бестолочь? Шнурок наговорной зачем порезал?
— Надо, — ответил каланча то ли на последний вопрос, то ли на оба.
— Ну, хоть Нарвелнсаэ в нужные руки пристроил.
К моменту вопроса я пытаясь уложить и осмыслить оговорку во время представления меня родственнице и потому держалась за “душечку”. Дамам в состоянии прострации, крайней степени удивления и ничегонепонимания, а потому близким к панике, стоит держаться друг за дружку с максимально независимым видом. В другой руке у меня дубинка была. Кто из нас за кого больше держался, я или латунная цапля, не ясно, но я как-то сразу сообразила, что ба Мелле как раз про нее и про мои руки. Ладно. Отложим, пока голова будет в состоянии думать если не разумно, то логически.
— Как ты здесь оказалась, ба? — удивлялся темный и так и норовил то ее рукав потрогать, то серебристые косы переплетенные узкими цветными лентами и убранные на затылок колыбелькой. Или рук, что все еще держались за палку, как я за черенок “душечки”, коснуться. Собственную косу в конец растрепал, дергая, тишком вытирал запылившиеся носки сапог о голенища сзади и стоял чуть боком, забавно прикрывая локтем чуть надорванный карман куртки. В общем, истерил по полной. Куда делись темная язва и кошмарно-жуткий мастер-некромант Тен-Морн и откуда здесь это вот все?
— Само как-то. А ты, Инеко? — женщина, не поворачивался у меня язык ее старушкой звать, оставила наконец палку и дрогнувшими пальцами коснулась лица покорно склонившего голову темного. — Как ты здесь?
— Так же, ба, — и посмотрел на меня поверх ее головы, — само как-то. Сначала ты мне привиделась в полусне на краю, а потом…
— Ирья Мелитар? Звали? — Пауза, долгая, как чье-то чужое полжизни, а голос шелестом: — Тьма Хранящая… Светлячок… Ты есть.
— Ты есть, ты есть, ты есть… — это уже я.
Латунная птица упала и «душечку» я тоже бросила, никакой от меня поддержки, и подруга я так себе. Зачем мне подруги, когда твоя вина к тебе тянет руки и жмется холодным лбом к шее, будто никогда не знал тепла? Мне оставалось только бессильно бить ему в грудь стиснутыми до скрипа кулаками, эхом повторять его слова и винить в ответ, сияя, должно быть, как десяток светсфер.
— Ты есть. Ты… Ненавижу тебя, Ромис Эверн, гнусный враль и предатель, за то что отослал меня прочь, за то что бросил, а я… Я всю ночь в овраге тряслась, кольцо твое потеряла, я… А ты!..
Он поймал мои руки, пальцы разогнул, прижав к лицу, дышал ладонями, и в его груди билось часто и сильно.
— Ты есть, живая, теплая…
Потом, надышавшись, взял за плечи и развернул лицом к молчащим Ине и Мелитар.
— Ирья, — сказал он, сверкая шальным красным во тьме и улыбаясь зубасто, — это моя…
— Эленар, — договорила ба Мелле.
Мне стали тяжелы руки на плечах, а еще тяжелее было там, где нитка врезалась в шею, а отданное сокровище выжигало в груди дыру не моим пламенем. Вот и мастер-некромант Тен-Морн, злой и темный, как только что выкованный клинок, сунутый из горнила в чан с ледяной водой. От горячего железа только запах, край не режет пока, не точили, зато острием пырнет только так.
— Обязательства исполнены, договор аннулирован. — И улыбнулся так, что самому гадко стало. — В целости и сохранности. С доставкой к месту назначения и в добрые руки, сс… светлячок.
Еще и поклон отвесил с прикладывание руки к сердцу непонятным жестом, будто оно ему там мешает, и он бы с удовольствием его вынул и подальше положил, чтоб не раздражало неуместными конвульсиями. Поднял брошенную мною «душечку», любя, оттер черенок от приставшей пыли там, где я за него хваталась влажной от волнений ладонью. Водрузил на плечо потерянный во время теплого приема рюкзак, шагнул обратно к воротным столбам, замер и, не оглядываясь:
— Рад, что ты цела, ба.
Когда Ине шагнул за черту, локоть знакомо дернулся и чуть отставленная кисть окуталась черным дымом. Блеснул иглой проявленный кинжал, прижимаясь лезвием к предплечью, коротко вспыхнуло алым. Он выронил, у меня оборвалось. Сердце, которое мешало? Гранатовая бусина с трещиной. Мелочь. Миг для того, чтобы сказать важное, объяснить, про вину и страх, жажду тепла и перепутанные кружки — это слишком долго. Проще уйти, не дожидаясь. Он привык один, так ему спокойнее. Он выбрал. С чего я взяла, что мое сокровище будет ценным для кого-то кроме меня?
Лит’фиел, элле’наар, — шелестнуло углями прогоревшего и случайно задетого ногой кострища, фигура Ине размазалась, сделавшись тенью за незримой оградой, а потом и вовсе пропала.
От меня остался только звон, отголосок, ветер дунет и нет. В глазах темно, будто я на солнце смотрела, забыв отцовский совет. Кто мне теперь ответит из темноты? Холодно, мне холодно. Где?..
— Натворил я дел, светлячок, — глухо, будто у него челюсти свело, ответил вполне себе живой вампир, которого я считала погибшим, хоть и уговаривала себя, что все иначе.
Иначе… и…
Странное место. Главное, чтоб еще каких условно-покойных не принесло. И без того… не вдохнуть. Не дышу. Боюсь, что вдохну и рассыплюсь, а собирать некому. А сама я не могу, нет у меня сил. Закончились. И чувства закончились, кажется. Знаю, что Эверн меня за плечи все еще держит, а не чувствую. А если не чувствую, какой смысл держать?
Я стряхнула руки
