Однажды, в галактике Альдазар - Алиса Чернышова
— Я понимаю. Но, при всём уважении, я не собираюсь прикрываться больными детьми.
— Ох уж эти мне больные дети! Любимое оружие пропаганды всех времён и народов. Вы не находите это забавным?
— У меня не настолько тонкое чувство юмора, сэр.
— Жаль. Мне вот ещё предстоит разбираться, откуда так вовремя материализовалась эта дама с выводком. Пока что это всё выглядит, как череда совпадений, но по факту может быть чем угодно. Например, проверкой и провокацией. И что сделали вы? Бросились смело защищать несчастных деток, тем самым вручая в руки террористов ключик к собственным слабостям? Провоцируя их воспользоваться той же ловушкой ещё и ещё? Потому что, когда доходит до возможности заполучить персону категории четыре, никого не станет волновать расходный материал... И можете ударить меня, если я не прав. Я же вижу, вам очень хочется.
Кат поймала себя на том, что реально ненавидит этого парня.
— Очень хочется, сэр. Но вы правы.
— Хорошо. Значит, продолжим. Гражданские в опасности — это трогательно, а уж маленькие больные детки вовсе не сходят с агиток. Тут уж ничего не поделаешь: война плодит слишком много таких деток. Мы с вами, смею предположить, об этом получше прочих осведомлены. Например, в ближайшие два дня мне предстоит принимать какие-то решения по поводу почти тысячи клонов разных возрастов, которых использовали для тестирования биологического оружия, и неудачных прототипов Эймов класса симбиот. Физический возраст от двух лет, последствия тестов… даже на мой вкус ошеломительные. Мне определять, стоит ли оставлять их в живых, можем ли мы взять на себя ответственность за всю боль, которую они испытают, и хоть что-то им предложить. Переложить это решение на ори Анжелику я, по понятным причинам, не могу.
Дерьмо.
— Вылечить?
— Невозможно. Думаю, вы уже успели понять, что наши медики хороши, но в обе стороны. И они не особенно волнуются о сопутствующем ущербе.
Да уж. Кат с её уровнем доступа знала о том, что творилось на “Олимпе”, только поверху. Но даже этого хватало, чтобы по коже продирало морозом — даже после десяти лет войны милые альданские учёные пугали до трясучки.
— Но я рассказываю вам тут страшные сказки не для того, чтобы коллективно пустить слезу. Я всего лишь говорю вам, что у фигур разного масштаба разные значения. И, нравится вам это или нет, но вы больше не один из пилотов, пусть и хороших. Удельный вес вашей жизни — и смерти — больше не позволяет жертвовать ею по каждому подвернувшемуся поводу. Учитывайте это впредь в своих стратегических расчётах.
Кат не стала отвечать. Впрочем Веритас, похоже, ответа и не ждал — пошёл себе, как ни в чём не бывало.
— На этом вас оставляю, — бросил он, остановившись в дверях. — Ещё один маленький момент: я всерьёз рассчитываю, что завтра ари Родас вернётся в свой кабинет. Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы мои надежды оправдались. Помимо всего прочего, полагаю, этот риск может стать хорошей альтернативой очередной героической глупости. Маленький и приятный укол адреналина, а? Впрочем, не думайте, я не осуждаю. Как вы сказали сегодня — каждый справляется, как может.
Ари растворился в тенях, будто его и не было.
Кат от всей души пожалела, что не врезала ему по роже, пока предлагали.
Реально, хотелось — очень.
12
*
Кат опасалась, что Родаса придётся долго искать по тёмным углам, выкуривать из кабинета и всё вот это вот. Но, как показала практика, в модусе “тук-тук” Родас оказался куда более понятливым в этом вопросе парнем.
Он нашёлся сам.
Точнее, выступил из теней как раз в тот момент, когда Кат собиралась, поминая всяких пафосных модов распоследними словами, идти его искать.
Надо сказать, что в тот момент Кат посетило нехреновое такое дежавю. Будто она снова стоит перед полупрозрачной преградой, а с другой стороны на неё смотрит красноглазая персональная смерть…
Только вот теперь всё иначе. Преграда нынче в голове, а не в реальности. И, пусть ей всё ещё хочется однажды умереть, глядя в эти глаза — но жить, глядя в них, ей теперь, чтоб его, хочется больше.
— Ты решил на этот раз не уходить пафосно в закат, бормоча что-то вроде “Это для твоего же блага”?
Он лениво улыбнулся, и, сколько бы это ни напоминало оскал сытой акулы, у Кат по спине побежали мурашки.
И нет, не от страха.
— Примерно такой был план, — от этого вкрадчивого голоса хочется облизнуться. Теперь уже странно думать, что тогда, в их первую встречу, эти интонации пугали и бесили.
Хотя потому, может, и бесили...
— И что же изменилось? — хмыкнула Кат, небрежно опираясь бедром о стол. И, если даже она изогнулась чуть сильнее необходимого, открывая более выгодный вид на задницу и прочие комплектующие, ничего такого в этом нет.
Плоть слаба, и всё такое. Или как там было?
Родас скользнул вперёд смазанной тенью, толкнул, совсем не нежно впечатав в стену, и руки его упёрлись по обе стороны от неё — эдакая ловушка из плоти и кожи, тепла и дыхания.
— Изменилось это.
Поцелуй был злым, наказывающе-обжигающим, с лёгким привкусом крови... Она подалась вперёд, чтобы прижаться к нему поближе. И не сдержала возмущённого стона, когда он прервал поцелуй, немного отстраняясь.
— Тебе стоило бы бояться, — прошептал он. — Я — смертельно опасное оружие со сломанной системой управления.
— Не аргумент, — ухмыльнулась она. — Если меня что-то заводит по жизни, то это смертельно опасное оружие. И если у тебя проблемы с этим, постарайся не выглядеть, как ходячий секс.
— С тобой мало кто бы согласился.
— Их проблемы, если они слепые идиоты.
— Ты играешь с огнём.
О да.
Она видела это.
Ей это нравилось. Если отбросить всю шелуху, всю грязь войны, забыть привкус пепла и излома — ей всегда до дрожи, до ослепляющего удовольствия нравилось это.
Играть с огнём.
— Мой любимый тип развлечения. И вообще, у меня есть философский вопрос.
— И это?
— Какого хрена ты так много болтаешь? Трахни меня уже.
Кат прекрасно знала, как
