Анастасия, боярыня Воеводина - Елена Милютина
Там же, на греческом острове разжились и служанкой для девицы. Изнеженная Алима совсем не умела ни стирать, ни убирать. Ее сразу наметили в фаворитки, и в отличие от других девушек учили в основном танцам, музыке и темам для возвышенных бесед. Поэтому за пять дней в каюте образовался порядочный беспорядок, а ее ночную вазу кривясь и ругаясь выносил ее брат, сообразив, что выпускать девицу на палубу, где сновали соскучившиеся по семьям матросы, было неразумно. Так что Михаил присмотрел более взрослую, но совсем некрасивую девицу, которую продавал ее отец, явление у греков нередкое. Девушка напомнила ему чем-то Агафью. Такая же атлетически сложенная, с резкими чертами лица, но грустная и покорная своей участи. Михаил выяснил, что она старшая в семье из 4-х дочерей, и родители, отчаявшись выдать ее замуж не придумали ничего лучшего, чем продать дочь, и тем самым найти деньги на приданое младшим. Но просчитались. Никто за здоровенную девицу цены не давал. Поэтому ее радостно уступили Михаилу. Тот, выяснив, что девица православная, крещеная, и последнее время тянула на себе все домашнее хозяйство родителей, отдал папаше требуемую сумму не торгуясь, тут же, на рынке, у какого-то законника освободил девицу и заключил с ней договор найма на пять лет, положив жалование в пол деньги в месяц на всем готовом.
Девушка была неглупа, сразу сообразила свою выгоду, а, главное избавление от угрозы быть снова проданной, как грозился чадолюбивый папаша, в портовый бордель, так как, по его словам, только моряк мог клюнуть на такую уродину. Сама она была набожна и мечтала о монастырской келье. Узнав, что она едет в православную страну, ожила, и с рвением приступила к своим обязанностям. Через день каюта блистала чистотой, белье путешественников, и самого Михаила сияло белизной, короче, все бытовые проблемы были решены. И имя менять не пришлось. Звалась гречанка Агриппиной. Подходящее имя для православной.
Так что в Венецию заходили при полном порядке. И матросики быстро потеряли к девице интерес, получив пару раз и по шее, и по местам похуже, здоровенной девичьей ручищей за невинный шлепок по заду. В Венеции загрузили драгоценный груз — три зеркала в пол. В подарок. Царице, жене и дочери на радость. И еще Михаил купил всем по ручному зеркальцу, они достались не только семье, но и двум девицам, плывущим вместе с ним. И набор стекол для очередных палат в Кремле, для Михаила. Тем более, что перевозка до Новгорода ничего не стоила и была оплачена из султанской казны. После того, как судно обогнуло Сицилию, Михаил имел серьезную беседу со всеми тремя. Особенно с двумя молодыми мусульманами. Предупредил, что ближайшую неделю они поплывут в зоне действия испанского флота. Слава испанской инквизиции была известна далеко за пределами страны. Поэтому им следовало принять меры. И при возможной проверки судна четко говорить, что они русские, дети князя Прозоровского (первая фамилия, пришедшая на ум Михаилу), крещеные, были увезены в Турцию после набега татар на их имение, а русский посол их нашел по просьбе отца, и выкупил. И выдал им два православных крестика, наказав носить не снимая. Показал крестное знамение, кстати, им известное, видели, как мать крестилась. И не зря. На траверзе Гибралтара к ним подошла испанская галера. Проверили документы у капитана, узнали, что он везет очень высокопоставленную персону, посла Московии к Турецкому султану, возвращающегося после выполнения своей миссии на родину. Испанский офицер высказал пожелание переговорить с господином послом. Господин посол подумал и согласился. Принял испанца в своей каюте, сидя, на напыщенное приветствие еле кивнул, объяснялись на французском. Офицера сначала поразило обращение к послу «ваша светлость», применительно к герцогскому титулу. А добило указание на действительный титул посла — князь. То есть, в переводе — принц. Но господин посол скромно пояснил, что его семья очень дальние родичи московских царей, хотя и восходят корнями к одному общему предку. Так что они скорее должны в Европе именоваться герцогами. На вопрос о вымпеле султана на мачте просто объяснил, что это означает, что судно под его личной защитой, и, если господин офицер уверит его, что дальнейшее плавание абсолютно безопасно от танжерских пиратов, то он тут же прикажет его спустить. А если не может, тогда, извините. Полагаться на волю провидения он не намерен, так как везет важное послание для своего правителя. Почему он выбрал судно с протестантским капитаном, то, простите, для православного человека, коим он является, и протестанты и католики равно числятся басурманами, то есть еретиками. Может, чуть лучше магометан.
Голландец обязался довезти его до Ревеля, откуда он спокойно доедет до Москвы по суше. А с остальными капитанами были проблемы. Они плыть в шведские воды боялись. Что до него, так у них со шведами мир, в подписании которого он сам принимал участие в молодости. И с ним едут выкупленные у турок дети тоже именитой персоны, князя Прозоровского, его соседа по имению. Дети были увезены в результате набега татар, и именно о прекращении этих набегов и шел его разговор с турком. Весьма успешно, надо сказать.
Детей предъявили. Одетые скромно брат с сестрой представились Ярославом и Софией, подтвердили, что они православные. После чего офицер, поняв, что задерживать путешественников не за что, и что за подобное самоуправство можно получить большие неприятности, пропустил судно дальше. Больше вопросов не было.
Они только обсудили с капитаном, где лучше сделать остановку, в Англии, или в Голландии. Оба высказались за Голландию. Атмосфера в Англии была довольно мрачная. Голландия же для капитана была родиной, там он намеревался частично поменять команду, и обновить запасы воды. Путешественники получали шанс отдохнуть неделю на берегу. Но судьба распорядилась по-другому. Вышло так, что вместо отдыха Михаилу подвернулась неожиданная работа.
Остановились в Роттердамском порту. Команду отпустили на пять дней домой, повидать семьи. На корабль стали загружать свежие продукты и воду. Капитан, родом из Антверпена, пригласил пассажиров к себе в гости, сетуя, что так и не удалось выцарапать у испанцев родной Антверпен. Соблазнял посещением мастерской Рубенса, с семейством которого его семья была в дружеских
