Марина Ефиминюк - Магические узы
Я закрыла глаза, больше не в состоянии держать их открытыми. Ледяные мраморные плиты приятно холодили взмокшую спину. Мышцы ныли и горели, собственное сиплое дыхание, как у загнанной, право, лошади, доносилось как будто со стороны. Неожиданно налетели звуки, и вокруг кто-то засуетился. Казалось, ко мне обращались чужие голоса, звали, говорили неразборчивые фразы. Наплевать. От усталости у меня не получалось даже мизинцем пошевелить, не то чтобы подняться.
– Где она?! – раздался до боли знакомый баритон.
Я ощутила, как Ратмир присел рядом. Осторожно кончики горячих пальцев дотронулись до щеки, потом мягко скользнули по окровавленному запястью, где больше не осталось шрама, только полукружие от зубов Злата.
Ветров что-то мучительно пробормотал на языке аггелов, и в тоне прозвучала могильная тоска.
Он что решил, что я тут подохла?!
– Ты где был? – недовольно огрызнулась я и, резко распахнув глаза, уставилось на него. – Чего так долго?
В одно мгновение сумрачное скорченное лицо Ратмира расслабилось. Руки стянули с головы шапочку, открыв прилизанные черные волосы и смешные маленькие рожки.
– Он чуть меня не прикончил, а вы благополучно за этим следили! – обвинительно заявила я. – Посмотри, он мне руку прокусил, упырь недоделанный!
Ветров не выдержал и, плюхнувшись рядом со мной, уткнулся лицом в шапку, а потом и вовсе улегся на спину. Вместе, переплетя пальцы рук, мы смотрели в нарисованное на потолке клубившееся небо, и на меня снисходило нерушимое спокойствие. Все закончилось, я теперь действительно свободна! Мои магические узы растаяли.
– Зачем в лавку к травнику завалилась? – вдруг произнес Ратмир. – Он теперь до конца жизни заикаться будет.
– Я Свечку убила, хотела на помощь позвать, – пробормотала я, пытаясь нащупать в себе горькое чувство раскаянья, но усталость перекрывала даже муки совести.
– Ранила, – уверил меня Ратмир, – в плечо. Она уже скандалит и доказывает, что ты на нее напала.
– Что с ней теперь сделают?
– Уволят с должности и память сотрут еще по дороге в лечебницу.
Он задумчиво замолчал, а палец ласково поглаживал мою ладошку.
– Как думаешь, – хрипловато спросила я, – меня тоже уволили из конторы?
– Угу, – отозвался Ветров, – я выяснял. Тебя вышвырнули на следующий день после циркового представления со Стрижом и банкой драконьей крови.
– Вот цао, – с притворной досадой цыкнула я. Значение подхваченного в притоне гоблинов словца для меня так и осталось загадкой, но определенно оно являлось нехорошим ругательством.
– Не переживай, – хмыкнул Ратмир, – фигуристую барышню и очкарика тоже выперли.
– Ждану и Здышко? Их-то за что?
Глупо, конечно, валяться посреди музейного холла, рядом с орущим дурниной свихнувшимся магом, отчего-то не переместившимся в подземелье, но очень хотелось впервые за много дней позволить себе подумать, о чем другом, нежели выживание.
– Я бы вас тоже уволил, – по-дружески со смешком заверил Ветров, – вы же уничтожили всю драконью кровь, целое состояние!
С правдой не поспоришь.
– По-твоему мне пойдет татуировка на запястье?
Он долго не отвечал, а потом задумчиво произнес:
– Я, конечно, тебе запрещаю делать татуировку и вступать в этот треклятый Орден. Если ты, конечно, не хочешь превратить меня в буйного неврастеника.
На его недовольное высказывание я лишь насмешливо фыркнула.
– Вот и я о том же, – пробормотал Ратмир, тяжело вздохнув, – разве ты послушаешься?
– Ветров, Истомина! – над нами склонился Богдан, словно выскочивший из табакерки арлекин. Его физиономию украшал отличный кровоподтек на скуле, губа оказалась разбитой, наверное, после драки с прихвостнем Златоцвета. – Чего разлеглись тут?!
– Отвали, – безразлично отозвался Ратмир в ответ.
– Цао, Богдан, – протянула я без капли уважения.
– Чего ты сказала?! – взвился тот и, клянусь, пнул меня под ребра носком ботинка. Не больно, конечно, обидно только. – На старшего брата матом?! Тебя, Птаха, вообще, Венцеслав на ковер вызывает!
– Это еще за что?! – возмутилась я, приподнявшись на локтях.
В холле велась лихорадочная работа, и зеленоватыми лучами ограничителей перекрыли вход. Оставшихся посетителей, пытавшихся выбраться из соседних залов, дабы сбежать из музея, люди Ордена и стражи порядка держали в форменных заложниках, и любители древностей захлебывались возмущением.
– За скандал в лавке травника и использование боевого тумана! – рявкнул брат, покрасневший от возмущения. – Тебе сейчас покажут «цао», умница! Давайте, поднимайтесь, герои. Блин…
Эпилог
Лето пришло незаметно. В воздухе летал похожий на снег тополиный пух, и от булыжных мостовых даже с заходом солнца сочилось тепло. Ветих замирал в предчувствии грозы, но небо каждое утро поражало глубокой синевой, и ничто не мешало горячему солнцу щедро лить лучи на башни и площади города.
Спальные холмы медленно погружались в дрему. Прозрачные сумерки окутывали тихую улочку, где уютно устроился родительский двухэтажный домик с покосившимся почтовым ящиком на входной двери. Ветер тревожил листву на деревьях, не даря прохлады, но меня все равно порядком колотило, правда, от дурных предчувствий.
– Пошли отсюда, – пробормотала я сквозь зубы, мрачно разглядывая криво нарисованный светящейся краской номер дома на почтовом ящике. Помнится, что малевали мы цифры вместе с Богданом в далеком детстве и, подравшись из-за кисточки, разлили краску. Потом наше крыльцо по ночам лет пять светилось кляксами.
Отчего-то никто не торопился открывать дверь, даже после повторного настойчивого стука. Отличная возможность смыться! Пока не поздно я дернулась, намереваясь слететь с высокого крылечка и трусливо броситься наутек.
– Даже не думай, – отозвался Ратмир и предупредительно сжал мой локоть, не давая сбежать. – Нам действительно пора официально представиться с твоим отцом, – подбадривал меня Ветров, улыбаясь одними уголками губ.
Белая рубашка и щегольской жилет ему необычайно шли и делали похожим на слишком взрослого для меня университетского профессора. Фасонистая клетчатая шляпа с узкими полями, чуть заломленная набок, прятала маленькие рожки.
– Ты сначала познакомишься, – безрадостно прокомментировала я, обтирая неприятно влажные ладони об юбку, – и тут же захочешь раззнакомиться обратно. Поверь, я в этой семье четверть века прожила.
Замок щелкнул неожиданно, заставив меня испуганно икнуть. В душе мгновенно вспыхнуло нестерпимое желание повеситься на галстуке Ратмира в саду родителей.
– Стоять, – пробормотал Ветров, уже улыбаясь открыто и медово.
Дверь распахнулась и на пороге появилась мощная фигура отца, по случаю знакомства с потенциальным зятем нарядившегося в лучшие выходные порты и рубаху в тонкую полоску, расходившуюся на круглом животе. Однажды, когда мы были детьми, Богдан своровал у меня подаренный на именины полосатый мяч, чтобы сыграть в футбол с соседскими мальчишками, а потом наврал, будто игрушку проглотил отец. Я так боялась грозного родителя, что не решилась спросить, хорошо ли переваривается мячик в большом папином животе.
Усатое лицо отца не предвещало ничего хорошо. Он окатил моего спутника пронзительным взором стража в отставке, выразительно покосился на пальцы с черными короткими ногтями, бережно сжимавшие мой локоть. От вида одинаковых кожаных браслетов на наших с Ратмиром запястьях, родитель прищурил один глаз, словно бы мы прятали под украшениями матерное слово.
– Добрый вечер, – просиял Ратмир.
Господи, скажи мне, пожалуйста, каким нелепым образом в умную голову Ветрова пришла глупая идея познакомиться с моим семейством? Это же запланированная катастрофа, взрыв, разрушительный смерч!
– Привет, – выдавила я, краснея, как вареный рак.
– Так ты Ратмир Всеволодович Ветров 1977 года рождения? – буравя точку во лбу гостя, процедил отец, как на допросе. Как же, как же, прекрасно помню – именно с такой гримасой много лет назад он требовал от нас с Богданом признаться, кто расколотил его любимую кружку. У меня до сих пор волосы вставали дыбом от того давнишнего разноса.
– Он самый, – Ратмир, в отличие от меня, скрипнувшей зубами, не был отягощен детскими воспоминаниями касательно грозного хозяина дома и получал искреннее удовольствие от нарочитой суровости разговора.
– Я читал твое досье, – признался отец, не думая пропускать нас в прихожую. Из комнат по-домашнему сладко пахло свежей выпечкой и раздавалось женское кудахтанье. Тут я различила голоса четырех тетушек, отцовских кузин, которых мы с Богданом называли Великой Инквизицией за склочный характер, и правый глаз задергался в нервном тике.
– И как? – уточнил Ветров.
– Впечатлило, – отозвался отец и протянул руку для приветствия: – Владимир.
