Королевская кровь-13. Часть 1 - Ирина Владимировна Котова
И он попытался дыханием, расслаблением мышц, управлением током крови вернуть себе привычное равновесие. И, кажется, даже вышло — но было у него ощущение, что чувства, желания, страсти как отрезали. Как будто он, подобно веселому магу, другу Макса, лежит в хрустальном саркофаге и ощущает мир сквозь его стены.
Были у него до сих пор невероятно трудные бои, но этот, с богом-войной, был так сложен, что даже сложи все остальные, и не дотянули бы они и до тысячной доли этого. Но не чувствовал он ни сладости победы, ни радости. Всякий раз раньше, когда удавалось ему победить превосходного противника, душа наполнялась умиротворением. Тогда он вспоминал бой и раскладывал его на составляющие, вычленял свои и чужие ошибки, то, что позволило ему победить, то, что привело противника к поражению, а то и повторял потом рисунок боя с двух сторон, запоминая связки-импровизации. После каждой победы он выходил сильнее, наполненным и вдохновленным, и ему хотелось смеяться и радоваться.
Сейчас ему не хотелось ничего. Будто впереди ничего больше и не было.
— Вымыть тебе волосы? — раздался голос Светланы.
— Не нужно, — ответил он и нырнул под воду. А когда вынырнул, кто сказал бы, что текло по его щекам — вода или слезы? — Лучше потом расчеши меня, Света. Я соскучился по твоим рукам.
Она едва заметно выдохнула, и он напомнил себе, что нужно быть мужчиной и мужем.
— Ты переживаешь, — сказал он тихо, — ты не знаешь, как себя вести со мной. Света, веди себя как обычно. Не жалей меня, прошу. Не относись, как к немощному. Мы все привыкнем.
— Хорошо, — ответила она сдавленно. — Хорошо.
— Не плачь, — попросил он. — Знаешь, как я скучал по тебе? Я скучал по тебе, и я шел к тебе, Света.
И он не увидел — но ощутил, как улыбнулась она.
Четери протянул руку туда, где обычно стояли горшочки с мылом, набрал из одного пасту, пахнущую травой и медом, нащупал жесткую морскую губку, принялся себя мыть. Тело чувствовало словно в десять раз острее. Вымыл волосы, натер себя, разгоняя кровь.
Мастер четко знал — когда опустошен, нужно делать простые движения. Тело разогревается и исцеляется. И исцеляет душу. В застойное тело светлая мысль не приходит.
Но сейчас стало легче только физически. Не душевно. Не принесло движение желанного успокоения.
И Чет встал из воды и пошел обратно в покои.
Света под мерное дыхание малыша расчесывала Четери мокрые волосы. Он поднял свою руку — накрыл ее ладонь. Провел ее ладонью по своим волосам, плечам, груди.
Плотского отклика не было, но грудь сдавило — он ощущал ее жалость и страх за него. Но виду она больше не показывала.
— Как я сейчас выгляжу? — спросил он, отпустив ее руку.
И Света обхватила его сзади и прижалась щекой к спине.
— Ты выглядишь старше, — сказала она честно. — Твои глаза стали светлее, как будто твой зеленый разбавили белой краской, Чет. Волосы срезаны неровно, и сверху смешаны с седыми волосками. На теле совсем нет шрамов, только один, на лице, поперек глаз. Тело такое же, как было. И пахнешь ты, — она вжалась в него носом и вдохнула, — почти так же. Что-то слегка изменилось, будто добавился запах горячего камня.
— Я постарел, Света.
— Ты выглядишь старше, — повторила она. — Но старше не значит старее, Чет.
— Я почти без сил.
— Я тоже была без сил после родов, верери. Все восстановится.
— Верери, — проговорил он, выдохнув. Мелькнуло перед глазами озеро, и мирный дом, в который он возвращался после своих путешествий, и женщина, которая ждала его и любила, и их ложе любви. И он осторожно протянул руку назад и коснулся Светиного плеча, думая, нет ли в их связи еще одной глубины. — «Сердце мое». Ты учишь язык Песков?
— Конечно, — ответила она. — Ведь я хочу провести свою жизнь здесь и рядом с тобой.
— Точно, Света?
Она поняла, о чем он спрашивает.
— Ты бы любил меня меньше, стань я слепой? — спросила она тихо. И он покачал головой и, потянувшись, изогнувшись, поцеловал ее в губы.
Она заплетала ему косу — совсем короткую, неровную, потому что часть волос была срезана клинком Нервы. И за расчесыванием, а затем и за легким обедом продолжила рассказывать все то, чему она была свидетелем с момента, как он ушел.
Слуги, принесшие еду, так отчаянно радовались и плакали от счастья, что ему было больно. И родители Светы, вернувшись, ахали, охали, обнимали его и рыдали, и он едва удерживался, чтобы не сбежать от остроты ощущений. Сенсуальный дар тоже стал острее.
Слух по дворцу распространился быстро. Как и то, что Владыка Четери не примет сейчас никого, потому что еще слаб после боя и пробуждения. И то, что он ослеп.
Простые драконы и его ученики не посмели беспокоить Мастера против его воли, но он ощущал, как собираются они у его покоев, как стоят за дверями в надежде, что он все-таки выйдет. Он не хотел никого видеть — разве что Нории, который сейчас был в Йеллоувине. Да и не мог он никого видеть.
Но Мастер вышел, вышел сам, держась прямо, ориентируясь на свечение аур и звук дыхания, стук сердец и скрип мрамора под ногами. Вышел и ощутил, как тихо стало там — драконы кланялись ему.
— Спасибо, что пришли, — сказал он, — спасибо, что тревожитесь за меня. Не тревожьтесь, братья, пируйте и радуйтесь. Я не присоединюсь к вам, потому что я еще слаб, но я с вами сердцем. Все хорошо. Я потерял зрение, но мне осталась жизнь.
И только Юнеди и двум драконам младше было позволено пройти в покои. Там Четери познакомил их с супругой, представил как учеников и сыновей, — и они поклонились ей как второй матери, обещая почитать и помогать ей. И удалились.
Как и повелел Чет, в большой зале собрали пир. И был тот пир с привкусом горечи — потому что каждый думал о том, что солнечный Мастер, яркий Мастер ни разу не улыбнулся, когда говорил с ними у порога своих покоев.
За окнами сияло закатное солнце.
Четери, запретив слугам следовать за ним, вышел на крышу дворца. На лицо ему падали солнечные лучи, и он ощущал их как теплое ровное дыхание. Он прошел вперед, пока не уперся в ограду, подняв голову к небу.
Куда взлетать, если небо — мешанина потоков, если не понимаешь, где Истаил, а где Ставия, где
