Огонь для Проклятого - Айя Субботина
Но зачем?
Впрочем, вопрос исчезает, стоит Келу поднести фонарь ближе. На одном из ободов вижу отчетливые очертания знакомого клейма.
— Он не обманул, — говорю, понимая, что нисколько не удивлена находке. Напротив, с плеч будто огромная тяжесть свалилась. Теперь никаких сомнений быть уже не может. Даже намека на сомнения.
Это клеймо клана Турина.
Это брат притащил сюда эти бочки.
Вопрос — что в них было?
Оборачиваюсь на озеро и на развороченную насосную станцию, перевитую живыми кроваво-алыми корнями.
— Они не могли об этом не знать, — озвучиваю рвущуюся на поверхность догадку. — Это просто нельзя не заметить.
— Особая охрана, Хёдд, — словно неразумной напоминает чернокнижник. — И знали, и видели. Не думаю, что все. Иначе бы гарнизон уже давно разбежался. Я бы поставил на узкий круг избранных лиц.
— Гвардейцы Магн'нуса?
— Вероятно, да, в основном. И он сам, разумеется.
— Он не заботится о консервации болезни, он так же, как и Турин, хочет ее распространения на всю Гавань. Вода — вот источник заразы. Но зачем?!
Вопрос я почти выкрикиваю, но успеваю погасить крик, буквально заткнув собственный рот ладонью. Получается, Магн'нус все знал заранее, когда только придумал провести в дикое Северное захолустье немного цивилизации. А я ведь правда радовалась, когда в Большом Доме появилась вода, за которой больше не надо ходить с ведрами. И — да, я за ней не ходила. Но ведь вслед за мной подобное удобство оценили и остальные.
— Ему мало той власти, что у него есть?
У меня так жжет в груди, точно проглотила раскаленный уголь.
— Не будем сейчас об этом, — качает головой Кел. — С мотивами и твоего брата, и Магн'нуса мы еще разберемся. Сейчас важно прекратить заражение.
— Ты можешь это уничтожить? — тут же хватаюсь за возможность избавиться от источника заразы.
Кел'исс касается рукой висящего на шее амулета.
— Держи, — протягивает мне фонарь. — Отойди в коридор. А еще лучше — поднимись на поверхность.
Стою, точно вкопанная, всем своим видом давая понять, что никуда не уйду. Он не сказал бежать, значит, и данное ему обещание не нарушаю. Да даже если бы и нарушила — иногда слово дается, чтобы успокоить обе стороны и миновать излишние споры и уговоры.
— Почему я не удивлен? — усмехается Кел. — Так и знай, Хёдд, ты сильно меня разочаровала.
Интересно, он сам замечает, что в его тоне как такового нет обвинения? Впрочем, я не для того пошла с ним, чтобы в чем-то очаровывать. Хотя, отлично понимаю, что в собственной душе уже ворочается червяк сомнений, что, если Магн'нус действительно имеет отношение к эпидемии Лесной Гавани, то Император Эр его обязательно снимет, а тогда, быть может…
Даже головой мотаю, чтобы выбросить это из головы. Нет! Не сейчас. И вообще никогда по моей воле. Не после всего того, что наговорил Кел'исс. Надо быть выше слабости собственного тела.
— Я должна увидеть. Должна убедиться.
Чернокнижник выразительно кивает на фонарь — и я беру его в руку.
— Хотя бы отойди подальше. Возможно, ты забыла, но наверху тебя ждет наш сын.
Он не ждет моей реакции, а снимает амулет и зажимает его в руке, идет прочь, к полупритопленной тропинке, ведущей к насосной станции.
Первый порыв — пристроиться за ним, но он прав, чтоб его разорвало! Какая от меня польза в борьбе с тем, чего я даже не понимаю? А мешаться под руками — последнее дело. Кел может быть сколько угодно заносчивым засранцем, но умнее его я никого не знаю.
Медленно смещаюсь, ни на мгновение не теряя его из виду.
У него все получится!
Это ведь всего лишь живые корни.
Глава сорок шестая: Хёдд
Кел не доходит до станции шагов пятнадцать, останавливается, выставив перед собой амулет.
Я не знаю, что он делает, потому что он ничего не говорит, не совершает никаких движений. Просто замер. Но что-то все же происходит.
Потому что корни вокруг меня вдруг начинают судорожно подергиваться, извиваются, как будто от боли. Пузырей на поверхности воды становится больше, гораздо больше. Они лопаются и выпускают все новые порции пара, который начинает расползаться в стороны, стирая границы между водой и берегом.
А потом откуда-то из глубины останков станции раздается протяжное завывание. Гул от работающих машин, качающих воды, замедляется, а затем и вовсе смолкает.
Вой поднимается под потолок, раскалывается на сотню отголосков и опускается обратно. Этого не может быть, но я как будто физически чувствую каждый отголосок, что царапает кожу на лице, проникает в глаза, в уши. Морщусь и щурюсь, провожу рукой по лицу, стараясь смахнуть с него невидимые иглы.
Свечение, исходящее от амулета Кел'исса, вспыхивает настолько густо и ярко, что за ним почти не видно очертаний насосной станции.
Вода в озере буквально вскипает, вверх устремляются настоящие гейзеры, бьют на высоту гораздо выше человеческого роста. В несколько мгновений воздух в пещере становится горячим, хотя озеро всегда питалось только холодными ключами, и даже жарким летом вода в нем оставалась ледяной, что стыли зубы.
И вдруг свечение вокруг Кела начинает тускнеть. Какое-то время оно еще пульсирует, то набирая силу, то сходя почти на нет. Но чем дольше, тем длиннее становятся эти пульсации, тем к менее интенсивному свету она возвращается.
И тело самого чернокнижника дергается. Резко, как будто от чьего-то удара, подгибается правая нога — и Кел присаживается на одно колено. Невидимый удар в левое плечо, затем в голову, которую отбрасывает назад так сильно, как будто напрочь переломаны шейные позвонки.
Кем бы или чем бы ни была та дрянь, что засела в развалинах насосной станции — она сопротивляется.
А вот протяжное завывание под сводами пещеры становится лишь сильнее, набирает силу, полосует по коже с такой яростью, что вдруг понимаю, что те капли, что бегут с моего подбородка вниз, не прозрачны, а окрашены алым.
Снова провожу ладонью по лицу — она вся красная. Мне нужно бежать, нужно спасаться!
Именно этого хотел Кел и именно об этом меня предупреждал, когда брал обещание не рисковать собой.
И я бегу.
Само собой, не к выходу. Я не могу оставить его здесь одного. Единожды он уже пожертвовал собой, когда отослал прочь всех, кто хотя бы потенциально мог ему помочь. Мне все равно, насколько он высокомерен и зачем выбирает слова, разрывающие мое сердце. Сейчас он борется не ради себя, он борется ради моего народа, пусть никогда в этом и не признается.
Под ногами в агонизирующих судорогах корчатся
