Айзек Марион - Новый голод
Она смотрит, как ее брат заталкивает в рот картошку, каким—то образом картошка оказалась даже у него в волосах, и спрашивает себя, куда она его ведет. Когда они идут целый день, куда именно они идут? Она избегала этой мысли, но сейчас она вернулась, стала еще навязчивее: Нора понятия не имеет. Она не только не знает, куда идти, но даже не знает, в каком направлении. Они идут только потому, что движение и есть ее план. Потому что бездействие – это смерть.
— Нора? – он тревожно смотрит на нее. Она спрашивает себя, какое лицо было у нее в течение последних нескольких минут. Отгоняет подступающие слезы.
— Мне нужно в туалет, — говорит она и поднимается. Музыка изменилась на современную, одну из новых поп—песен, которые Аддис с друзьями слушали, возвращаясь в округ Колумбия. Шумная, звенящая, медленная и мрачная, андрогинному голосу исполнителя нота за нотой вторит жалобная скрипка. У Норы по коже пробегают мурашки, и она отмечает про себя, что вернется и переключит. Она и подумать никогда не могла, что в шестнадцать лет не будет иметь представления о молодежной культуре. Тьма наступила так внезапно, что не дала ей возможности приспособиться, и теперь все это пугает ее. Она возвращается в прошлое, к записям тети Ширли, которые звучали, пока они собирали в гостиной лего. А эта песня вызывала чувства хуже, нежели скука.
Она толкает дверь в женский туалет и наклоняется к раковине, пытаясь успокоиться. Смотрит в зеркало на свои усталые, красные глаза. В углу комнаты она замечает, как нечто большое, накрытое столовой скатертью, начинает медленно подниматься.
— Аддис, хватай вещи.
— Что случилось?
— Мы уходим.
— Но я еще не доел…
— Аддис!
Он пораженно смотрит на нее.
— Вещи возьми.
Аддис хватает свой рюкзак и кладет туда топор, рядом с пакетами с оставшейся едой. Нора берет его за руку и направляется к лифту.
— Что происходит?
— В туалете что—то есть.
— Что—то?
— Что—то или кто—то.
— Кто—то плохой?
— Я не знаю. Это неважно.
— А если это кто—то хороший?
— Неважно.
Она затаскивает брата в лифт и жмет кнопку. Лифт устремляется вниз, и желчь в желудке Норы подступает к горлу.
— Но я думал, что мы поэтому везде ходим! Я думал, что мы пытаемся найти людей, которые нам помогут!
— Этот человек не может нам помочь.
— С чего ты взяла?
— Потому что он лежит на полу, накрытый окровавленной скатертью.
— Он ранен?
— Как минимум.
— Тогда разве мы не должны ему помочь?
Нора замолкает. Она смотрит на брата. Странное чувство возникает, когда тебя осуждает ребенок. Ему семь лет, откуда, черт возьми, он научился морали? Конечно, не от родителей. Даже не от нее. Она предполагает, что в мире наверняка есть люди, которые придерживаются своих моральных принципов, которые всегда поступают правильно, но их очень мало, и они очень далеко, особенно сейчас. Откуда ребенок различает, что хорошо, а что плохо?
Лифт достигает первого этажа. Аддис с надеждой смотрит на Нору. Она вздыхает и нажимает кнопку ресторана. Они поднимаются.
В серебристом Тахо заканчивается бензин. Джули слышит, как отец повторяет это ежеминутно, оглядывая окрестности в поисках заправки. В итоге, по какой—то непонятной подсказке, он въезжает на участок, похожий на первобытный лес. Здесь нет рекламных вывесок, оповещающих о наличии еды, бензина или цивилизации, но после нескольких миль пути появляется крошечная стоянка для грузовиков, наполовину скрытая деревьями. Большинство заправок осушено. Чтобы найти бензин или еще что—нибудь нужное, они должны искать там, где искать больше никому не придет в голову. Они должны забыть о логике и довериться интуиции, умению, которое Джули была крайне удивлена увидеть у полковника Джона Гриджо.
— У папы сверхчутьё? – спросила она у матери, пока они наблюдали, как он подключает ручной насос к резервуару дизельной колонки.
— Что?
— Как он узнал, что тут есть бензин?
— Я не знаю. Просто он в этом соображает, — она смотрит, как муж наполняет бензином первую из шести пластиковых бутылей. – Ты должна понимать, что… — она говорит так тихо, что Джули едва слышит. – Если ничего не остается, то человеку приходится научиться.
Воздух наполняет запах топлива, схожий с приторным запахом гнилого абрикоса, и Джули смотрит, как мать прячет нос в складках платья. Белого платья с красным поясом. Кажется, ее не волнует, что подол измазан коричневой грязью, а через дыры видно голую кожу. Платье красивое, так что мама его носит. Джули любит ее за это, даже притом, что сама носит джинсы и серую футболку.
— Мне нужно пописать, — объявляет она, и выходит из машины.
— Одна не ходи. Я иду с тобой.
— Мама, мне уже двенадцать.
— Насильники в паспорт не заглядывают, — она берет с приборной панели свой девятимиллиметровый роджер и выходит из грузовика. Дули закатывает глаза, и заходит за заправку, охраняемая матерью. Она спускает джинсы, ее мать задирает платье, и обе садятся в кусты.
— Помнишь, как вы с папой устраивали винные вечеринки? – говорит Джули.
— Конечно.
— Мне бы хотелось сейчас такую. Я уже довольно большая, чтобы мне достался полный стакан, так ведь?
— Я не против. Хотя не знаю, как думает твой отец.
Мама улыбается.
— Может, мы устроим что—нибудь такое, когда найдем убежище. Отметим новоселье.
Джули смотрит, как моча огибает ее ботинки. Она прочитала несколько граффити—надписей, и направила струю на стену.
Здесь был Тим Большой член
Тим сосет большой член
Бог любит нас
Бог любит трупешников
Никогда не сдавайся
Оставайся человеком
УМРИ
— Хочу напиться, — бормочет Джули.
Мама хохочет.
Джули подтирается листом и застегивает джинсы. Сухая ветка цепляется за мамино платье, когда она встает. Ее муж ждет за углом, и наблюдает, как она вырывается, пока не рвет огромную дыру до лифа.
— Тебе нужна нормальная одежда, — говорит он. – Мы еще не на пикнике.
— Да пошел ты, Джон, — весело отвечает она и пробегает мимо него.
— К тому времени, ка мы доберемся до убежища, ты останешься в одном бикини.
— Так проще соблазнить их лидера.
Она садится в грузовик и ждет. Джули замечает, как отец на секунду скривился, и садится позади матери. Она думает о винных вечеринках. Она думает о своем старом доме. Она думает о том дне, когда узнала, что у ее отца была музыкальная группа, и мама включала для нее их записи. Несмотря на то, что записи были хорошими, Джули смеялась. Ведь как иначе можно отреагировать на то, что ее отец, оказывается, был человечным?
