Вельмата. Длинные тени - Алёна Моденская
— Просто справедливее было бы оставить квартиру вам обеим.
— Серьёзно? Вы же Сашку тогда уже обеспечили.
— Да дело-то даже не в этой твоей халупе. Просто Саше обидно.
— Чего ей обидно? — усмехнулась Настя. — Что в кои-то веки что-то досталось мне, а не ей? Она же бабку Алину даже ни разу не видела и только про неё гадости за вами повторяла. По совести, бабушка вообще могла нам ничего не оставлять. Других родственников полно. И все меня ненавидят.
— Это да, — протянула мама. — Жадные все. Охочие до чужого добра. Уж чего я от сестёр наслушалась, когда они про завещание узнали. И так нам завидовали, что мы Сашу жильём обеспечили, да ещё без кредитов. Уж как они там её кроют про себя! И профурсеткой, и…
— Мам, не надо за ними повторять. — Настя поморщилась. Отношения с сестрой, конечно, оставляли желать чего-то получше, но слушать, как мама повторяет за кем-то гадости, было мерзко.
— Ну, ладно, — смягчилась наконец мама. — Ты всё-таки подумай насчёт приехать в гости.
— Хорошо, — вновь дала невыполнимое обещание Настя. Хотя подумать-то она вполне могла, так что за враньё не считается. — Папе привет.
— Обязательно. И звони, пожалуйста, почаще.
— Хорошо, — проговорила Настя, опять же зная, что делать этого не собирается. Мало им с мамой ссор.
Мама с дочкой попрощались. Настя сидела за столом, глядя на светящийся экран ноутбука. Её «жильцы» наконец притихли — расползлись по углам. Многим в соцсетях фотосессия с тыквами и крысами, кстати, понравилась.
В соседней комнате скрипели доски пола. Бабушкина квартира вообще иногда будто бы дышала или разговаривала сама с собой. Или с кем-то. Родственники презрительно называли дом гнилушкой, а саму квартиру — халупой. Это, правда, не мешало им скрипеть зубами от зависти и злости на то, что квадратные метры перепали именно Насте. Господи, но ведь они же всё-таки семья.
Н-да. Семья, где бабушку Алину вслух называли выжившей из ума старухой. И никто не хотел её навещать, даже когда она слегла. Только Настя моталась к старушке через не хочу и просиживала у неё часами, слушая маразматические россказни про оживающих мертвецов, тоннели под городом, безглазых бездушных чудовищ и прочую лабуду. А потом ещё утром в универ тащиться почти через половину города по пробкам. И тыковка на торте — всё семейство, собравшееся только на похороны, было уверено, что Настя заговорила бабулю в деменции и обманом заставила написать завещание именно на неё, хотя при жизни бабушки Алины разговоров о наследстве вообще не было.
И Сашка, всю жизнь рассказывавшая подружкам о бабке-ведьме, теперь мечтает заполучить её жилплощадь. Правда, лишь для того, чтобы продать. Глупенькая, думает, раз квартира превращена в двухэтажную, так за неё можно выручить хорошие деньги.
Настя выпрямилась. Деньги выручить. Реконструкция. За ссорами с мамой и бесконечными размышлениями о семейных перипетиях Настя совсем забыла про объявление. Надо бы поставить напоминание, чтобы не пропустить эти слушанья.
И поесть. Настя поднялась и пошаркала на кухню. Она иногда специально имитировала шаги, которые бродили по комнатам. Казалось, так она общается с квартирой. Плюс передаёт привет тёте Римме на первый этаж.
В тёмной кухне Настя прикрыла отворённую настежь дверцу буфета. Хорошо хоть на этот раз не пришлось ползать по полу, собирая разлетевшиеся чашки и тарелки.
Настя так и замерла с рукой, опирающейся на буфет. В правом углу, у икон светилась лампадка. Опять. Чудна́я штуковина, свисающая на ржавых цепочках прямо с потолка. Кто только её туда приладил.
Как она загорается-то вообще? Там и масла нет, и… Настя подошла, влезла на табурет и решительно дунула на маленький мерцающий огонёк. Пламя дрогнуло, но не погасло. Настя набрала воздуха и выпустила его на лампадку. Огонёк угас, но через секунду затеплился снова.
— Ты мне квартиру не спалишь? — кисло спросила Настя. Огонёк чуть дрогнул.
Ладно. Настя спустилась вниз и убрала стул. Глянула на иконы. Одна старая, потемневшая, осталась ещё от бабушки Алины. Она в своём маразме что-то несла про то, что эта икона то ли оживляет умерших, то ли помогает найти пропавших.
Настя в этом ровным счётом ничего не понимала. Её в церковь никогда не водили. Она в храме бывала всего дважды — когда её крестили в детстве, а потом ещё на Гошкином отпевании. Его бабушка тогда подарила ей икону на память. Вот эту, вторую, которая теперь стояла за лампадкой. Обычная небольшая. Яркая. Воин на коне копьём убивает дракона. Настя тогда не сразу сообразила, к чему такой подарок, но Гошкина бабушка, кстати, не старая ещё женщина, бизнес-леди на дорогом джипе, объяснила, что это Георгий Победоносец. Вроде как Гошкин святой покровитель.
Настя всё равно до сих пор не понимала, к чему это всё.
— Ты почему Гошку не спас? — спросила Настя у воина на коне. В ответ только от её дыхания слабо дёрнулось пламя лампадки.
Есть расхотелось. Настя села на тот самый табурет, на который только что залезала. Хотя не так уж плохо, что эта лампадка самопроизвольно загорается. Только бы пожар не устроила, а так — пусть мрак слегка разгоняет.
По плечам будто проскользили Гошкины ладони. Настя чуть запрокинула голову, и по горлу прошелестело тёплое дуновение, а потом кто-то мягко коснулся левой ключицы, под которой было набито «te amo». У Гошки была такая же, на том же месте. Они вместе в салон ходили.
Скоро, кстати, три года. В свидетельстве поставили дату тридцать первое октября, но это примерно. Потому что эта Гошкина компания тогда, видите ли, праздновала Хэллоуин.
— Допраздновались, — пробормотала Настя, пальцами растирая место с татуировкой. — Гореть вам в аду.
На кухне мигом стемнело. Лампадка сама собой погасла. А пальцы и стопы обожгло холодом, чего никогда не случалось при Гошкином появлении.
— Да идите вы все! — почти выкрикнула Настя. Уже тише добавила: — Куда подальше.
Настя так и легла спать без ужина. Заснула почти сразу. И оказалась на каком-то полузаброшенном старом пляже. Бледный песок, жёсткий, как наждачка, кругом разбросаны обломанные ветки и сухие листья. Седая трава на островках клонится на
