Чуж чуженин - Ксения Скворцова
Впрочем, радость Мстиславы быстро омрачилась, стоило ей заметить, как побелели желваки на лице стоявшего вполоборота князя, как окаменела его и без того прямая спина. Девушка вздохнула, подумав, что вечером тата устроит ей взбучку за эту проделку, но тут же осознала, что не будет никакого «вечером». И что, должно быть, она рядом с отцом в последний раз в жизни.
Вскоре упирающиеся лошади оказались на дворе, и раскрасневшийся и встрёпанный Хорт, к удовольствию Мстиславы растерявший всю свою выдержку и гладкость, передал коня слуге и зашагал к крыльцу.
Что-то ещё более решительное, чем прежде, почти свирепое в его походке заставило сердце княжны бешено заколотиться. Ей захотелось закрыть глаза, убежать в горницу, забиться в самый укромный уголок, лишь бы спрятаться от страшного воеводы, безжалостно налетавшего на неё, словно сокол на горлицу.
Кажется, Мстислава всё-таки зажмурилась, потому что не успела заметить, откуда перед зазимским воеводой появилась Векша. Оправдывая своё имя, она выкатилась ему под ноги, маленькая и ловкая, вынуждая сурового мужа остановиться, а его ожесточённое лицо — смягчиться.
Векша приосанилась и, залихватски откинув за спину ореховую косу, заплетённую цветными лентами, сложила руки на груди. Чтобы смотреть на Хорта, девушке пришлось воинственно задрать подбородок. Кажется, зазимцу стоило больших трудов сдержать просящуюся на уста улыбку.
— Не было ветру, да навеяло. Не было гостей, да наехали! — звонко и задиристо выкрикнула чернавка, и Мстислава прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Крошечная Векша выглядела перед грозным Хортом, точно глупый отважный щенок перед волком.
— Здрава будь, славница, — степенно ответил воевода, снимая с головы соболью шапку и почтительно кланяясь девушке. — Принимай поезд и гостей. Ехали мы попоехали, зелёными лугами, чистыми полями. В сани садились, вперёд катились. Доехали до росстани, кони встали, а мы лисий след увидали. Поехали по тому следу, доехали до большой горы, а на той горе стоит златоверхий терем. Знаем, сюда лисичка юркнула, в тереме живёт молодая княжна.
Не растерявшись, Векша выпалила:
— Правда твоя, незваный гостюшка. Погляди-ка получше на княжий на высок терем. У князя нашего круг терема всё высокие горницы, всё большие окольницы. Его княжество великое, Медынь наша славная. У нас соседи хорошие, а поля-то зелёные, ровно скатерки браные. А что у вас, незваный гостюшка? Ваша земля нехорошая, распроклятое Зазимье! Детинец ваш, как мякильница, по бороне в терем ходите. У вас окошки корытами да пестерями затыканы, а соседи — ровно вороны. У вас поля-то не гладкие, всё ухабами да ямами.
Лицо Хорта исказилось смесью досады, веселья и невольного восхищения дерзкой языкастой девчонкой. Как назло, позади Векши выросла целая рать из Мстишиных подруг и чернавок. Кто-то из них запел, а остальные тут же подхватили:
Поехал Хорт воевать,
На добром коне, на корове,
Шубенька жеребячья,
Ожерельице поросячье.
Поехал по степям – по подлавкам,
За красным зверем – за мышами.
На последнем слове девки дружно прыснули, а в лицо зазимского воеводы, ни разу не дрогнувшего ни в одном бою с куда более страшными противниками, бросилась предательская краска. Сделав над собой видимое усилие, он снова поклонился.
— Будет вам хаяться, славницы. Смените гнев на милость. Не величайте незваным гостем, кликайте дружкою.
Хорт сделал знак, и тут же из воза подоспели его нагруженные свёртками спутники. По следующему мановению руки своего предводителя они стали одаривать девушек пряниками и орехами. Принявши подношение, те в ожидании устремили взгляды на Векшу, как на зачинщицу и главную корительницу.
Чернавка презрительно повела тонкой бровью:
Сказали про дружку — богат он,
Сказали про него – тороват он:
С гривны на гривну ступает,
Гривной ворота запирает!
Да что ж его за богатство?
Ошмётки одни да отопки.
Он с щепки на щепку ступает,
Колом ворота запирает.
Взрыв хохота теперь сотряс не только участников перебранки, но и всех зрителей. Из-за спины девушки послышался дружный хор:
Чуешь ли, гость молодой,
Разумеешь ли, гость молодой?
Уж ты станешь нас дарить —
Станем мы тебя хвалить,
А не станешь дарить,
Станем мы тебя хулить.
Хорт лишь усмехнулся:
Вы, девицы,
Блинные пагубницы,
Сметанные лакомицы!
Ваше дело в клеть лезть,
Сметану снимать, лепёшки печь,
Под забор хоронить,
Ребят кормить!
На меня смотрите,
Всё примечайте,
Глазками моргайте.
Сказав последние слова, он вдруг так красноречиво подмигнул Векше, что тут уж ей самой пришлось покраснеть до ушей. Зазимец пошарил за пазухой и выудил увесистый кошель.
— Держите, славницы, на шильце, на мыльце, на алые румяна, на белые белила. — Воевода принялся осыпать девушек сребрениками, и лишь одна Векша осталась равнодушна к щедротам гостя.
Она продолжала буравить его строгими блестящими глазами, и трудно было сказать, где для неё кончалась игра и начиналась действительность. Хорт встретил её взор, и вдруг стал теряться. Кажется, он на миг позабыл, что вокруг гудела оживлённая толпа, забыл, что приехал за невестой для своего княжича, забыл, что их перепалка происходит не взаправду. Прикосновение спутника, забравшего опустевший мешок, вывело молодого воеводу из наваждения, в которое его затягивало, словно мушку в мёд. Стоило взгляду Хорта проясниться и оставить глаза Векши, девушка тоже вновь обрела утерянную было способность мыслить, и, будто стараясь оправдаться за едва не совершённую оплошность, челядинка с удвоенным жаром запела:
Нехорош, непригож молодец,
Нехорош, непригож Хорт Хотеславич.
У него на буйной голове
Кудри соломенны,
Борода лычинна,
Брови совиные,
Глаза ястребиные.
Уж вы дружки, дружки,
Поезжайте-ка во леса,
Нарубите-ка вересу,
Вы нажгите-ка пеплу,
Наварите-ка щёлоку,
Вы помойте-ка голову,
Расчешите-ка волосы!
На последних словах Векша в сердцах притопнула ногой и вызывающе сложила руки на груди. Лёгкий румянец оставил скулы Хорта. Несколько мгновений он пронзительно смотрел на Векшу, и девушка впервые по-настоящему испугалась. Должно быть, её выходка зашла чересчур далеко. Но, после недолгой заминки, рассудив про себя что-то, воевода сузил глаза:
— Вот тебе от непригожа молодца. — Зазимец вдруг снял с пальца перстень и, схватив ладонь ошеломлённой чернавки, впечатал в неё кольцо. — Дороже него лишь мой меч, да тебе он без
