Негодная певица и некромант за клавесином - Мстислава Черная
Нет!
Я чуть не подпрыгиваю от ужаса перед собственными мыслями. Могу сдаться и выйти замуж за него?! Сказать “да” в солнечный полдень, чтобы через несколько часов, поздно вечером оказаться с Бертом в спальне, снова почувствовать его руки на своей коже. Нежные, предупредительные, но такие отвратительные прикосновения… Да меня одна мысль, что это повторится, уже убивает.
Никакого брака с Бертом.
— Мама, я доверяю вам с папой, поэтому молчала, но сейчас я поняла, что не хочу за него замуж.
— Карин, ты чего? — мама с улыбкой обнимает меня за плечи и целует в лоб. — Волноваться в такой день нормально. Не переживай, мы с тобой, мы с папой любим и поддерживаем тебя.
— Мама, я не волнуюсь, я говорю серьёзно. Я представила, как оказываюсь его женой, как должна находиться рядом с ним, и мне от одной мысли плохо.
— Карин, у нас сейчас нет времени. Мы с тобой обо всём поговорим после ужина, хорошо? Помолвка не свадьба, тебе не нужно будет находиться с Бертом ни сейчас, ни завтра.
— Мама, ты меня не слышишь? Я отказываюсь выходить за Берта! Не надо. Объявлять. Помолвку.
Мама отстраняется. Её взгляд, по прежнему полный любви и доброты, становится строгим:
— Карин, возьми себя в руки. Помолвка — это очень серьёзно. Что мы должны сказать самому Берту, его отцу? Так не делается. А гости, которых мы пригласили? Ты представляешь, как мы будем выглядеть в их глазах? Ты понимаешь, о чём ты говоришь? Соберись и не подводи нас с папой. Всё будет хорошо.
А как я буду выглядеть в гробу? Что тогда гости скажут?
Мама совершенно не воспринимает мои слова всерьёз. Возможно, она вообще не сможет меня понять. Мама всегда и во всём следует за папой, их брак был устроен их родителями. Иное для неё просто немыслимо. Я не знаю, счастлива ли она, но она точно не несчастна, и папу она… любит. И он её. Он заботится о ней, как о родном человеке.
Ничего удивительного, что мама меня не поймёт.
Надо быть хорошей девочкой и слушать старших, иначе… Кузина Эмилен, как рассказывают, влюбилась в вольного бродягу и сбежала с ним из дома, а он бросил её меньше, чем через год. Опозоренная, без шансов устроить свою судьбу с приличным человеком, Эмилен ещё и родила… “Не будешь поступать правильно, закончишь, как она”. Я слушалась и закончила гораздо хуже.
Интересно, а где Эмилен? Домой её не приняли, но вроде бы поддерживают деньгами, чтобы на смерть не пропала.
Я отмахиваюсь от серёжек:
— Мам, извини, я поговорю с папой.
— Карин, сейчас не время отвлекать его! Что на тебя нашло?
Знание будущего.
Но такой ответ давать нельзя, не поймут.
И я выбегаю из комнаты. Папа, я полагаю, у себя в кабинете?
Проскочив коридор, я игнорирую мамин оклик. Я могу три года спорить и убеждать. Толку?
Говорить надо сразу с папой.
— Юная госпожа, куда вы? Вас зовёт госпожа, — в конце коридора мне навстречу шагает та, о ком за эти годы я напрочь забыла.
А ведь когда-то я скучала по сеньоре Таэр не меньше, чем по родителям. Я всегда воспринимала её частью семьи и относилась с почтением, как относилась бы к двоюродной тётушке. Сеньора Теэр экономка, но по особым случаям вспоминает обязанности горничной и помогает маме собраться. Как сегодня.
Её холодный неприветливый взгляд становится для меня полной неожиданностью.
Я действительно считала эту женщину родной? Я была слепой?
И… как я могла забыть, что именно она убеждала маму выбросить моего зайчика, чтобы я играла, как положено играть девочкам, с куклами?! Воспоминание, которое я старательно гнала из памяти, возвращается острой иглой.
Руки сами собой сжимаются в кулаки.
Зайчик мой талисман.
Под строгим взглядом я не тушуюсь, а поднимаю голову и гордо расправляю плечи. На миг я забываю, что всего лишь иду к папе. Сеньора Таэр стоит перед лестницей, с площадки которой расходятся три коридора. Один — в жилое крыло, откуда я вышла. Другой — к кабинету, гостиным и библиотеке, а третий — к моей детской. И у меня возникает иллюзия, что сеньора Таэр не пускает меня именно к зайчику.
Со дна души поднимается волна гнева.
В прошлом на этой волне я устроила безобразную истерику.
— Слуга действительно смеет вставать на пути молодой госпожи? — хрипло спрашиваю я. Вид у меня, наверное, зверский.
— Карин! — ахает мама.
А сеньора Таэр просто отшатывается.
Возможно, я действительно была слишком грубой, но… мне всё равно, тем более мешать мне пройти сеньора не имела никакого права.
В моём распоряжении три года. Выживу — подумаю о её обидах.
Я прохожу мимо. Я вспоминаю, что шла не за зайчиком, а расторгать помолвку.
Надо же, больше никто не окликает. Я не оборачиваюсь, но бросаю взгляд в окно. За стеклом темно, в коридоре горят яркие светильники, и стекло отражает не хуже зеркала. Я вижу, как мама обнимает сеньору за плечи и вроде бы шепчет что-то утешительное.
На папу я наталкиваюсь у кабинета.
— Па!
— Карин, почему ты не у себя? Что-то случилось?
— Нам нужно поговорить, папа. И моё дело не терпит.
— Дело? — переспрашивает он.
В его интонации мне заранее чудится отказ: “Карин, у тебя просто не может быть дела, ты же девушка”.
— Карин, поговори с мамой, мне нужно сменить костюм.
Ладно…
— Папа, я отказываюсь от брака с Бертом, — не хочет говорить в кабинете, будем говорить в коридоре.
Я ожидаю, что папа уступит и пригласит меня войти, но…
— Карин, скажи слугам, чтобы дали тебе успокоительную настойку, только не пей слишком много, ты не должна быть вялой. Я уже объяснял, что Берт для тебя лучший вариант, всё давно решено. О чём ты вообще, дочь?
И папа проходит мимо.
— Карин, — мама бросает на папу виноватый взгляд, — пойдём, ты должна завершить туалет.
У меня такое чувство, что если я сейчас закричу в полный голос, они не услышат, только вольют мне в рот стакан валерьянки.
Что же, я пыталась решить по-хорошему.
Они сами напросились.
Глава 7
Позволив маме проводить себя обратно в комнату, я вдеваю в уши серёжки-дождики, поправляю причёску и
