Нет, нет и ещё раз... да! (СИ) - Обская Ольга

— Но сегодня у меня есть работа помимо ухода за книгами, — Корнелиус кивнул на ящик с инструментами. — Его светлость велел мне сделать ограждение по краю обрыва, чтобы никто не мог во время прогулки случайно оступиться и попасть в неприятности.

"Никто" — это, видимо, Карина. Остальные обитатели замка как-то всё это время обходились без ограждения. Торбьон решил, что она имеет все шансы свалиться с обрыва и свернуть шею? То ли послать ему мысленную благодарность, что он позаботился о её безопасности, то ли мысленное проклятие, что считает её неуклюжей и неосмотрительной.

Корнелиус тем временем принялся за работу. В качестве материала для ограждения были срублены несколько крепких ветвей ближних деревьев.

— Его светлость редко отдает подобные приказы, — орудуя топором, рассказывал садовник. — До сих пор лишь однажды он позволил нарушить здесь первозданность.

— Что же послужило причиной? — заинтересовалась Карина.

Она сорвала былинку и крутила её в руках. Как здесь спокойно, несмотря на то, что природа выглядит необузданной, своенравной и даже несколько зловещей. Не тихий курортный пляж как в каком-нибудь Таиланде, а горная стремительная река, несущаяся по камням и водопадом обрушивающаяся вниз всего в нескольких метрах от скамьи.

— В тот день бушевала стихия, — начал рассказ Корнелиус, при этом не забывая о деле. — Такой бури наши края никогда не знали. Черные тучи заволокли всё небо, гром громыхал беспрерывно, молнии озаряли окрестности с каждым разом всё ярче, словно хотели ослепить. Ветер дул так неистово, что прижимал деревья к земле. А одно и вовсе вырвал с корнем.

Карина живо представила описываемую картину. Воображение рисовало столько деталей, будто она сама была свидетелем той грозы.

— Вот из этого поваленного дерева его светлость и велел сделать скамью. Мне кажется, он хотел кое-кому угодить. Тогда ведь тоже в замке была гостья.

— Гостья? — стало любопытно Карине. — Кто она?

Видимо, эта дама много значила для Торбьона, если ради её удобства он изменил себе и позволил нарушить первозданность этого уголка природы.

Словоохотливый Корнелиус неожиданно примолк.

— Я, кажется, сболтнул лишнего, — наконец, растерянно выдал он. — Гостья была здесь инкогнито. О её визите никто не знал. Было бы лучше, если бы и я промолчал.

— Не беспокойтесь, — Карине не хотелось смущать только что приобретённого доброго знакомого. — Я умею хранить секреты.

Она встала со скамьи и подошла к ограждению, которое, благодаря спорой работе Корнелиуса, было почти готово. Опираясь на перила, Карина глянула вниз. Если отсюда удачно спрыгнуть в воду, то, наверное, не разобьёшься. Высота водопада была четыре-пять метров. Или всё же разобьёшься? Река, возможно, не так и глубока. Снова вспомнился подросток, который гулял возле самого обрыва. Теперь Карина понимала, что просто издалека приняла Корнелиуса за молодого паренька, но всё же спросила:

— Вы не видели, здесь неподалёку прогуливался юноша?

— Юноша? — покачал головой садовник. — Нет, моя госпожа.

Глава 8. Всё решит поездка

В кабинете Торбьона было два окна. Одно выходило во внутренний двор, а из второго открывался вид на реку. Второе окно редко бывало закрытым, его широкий подоконник давно стал излюбленным местом Философа — ручного филина. Он проводил здесь львиную долю светлого времени суток, словно это был его сторожевой пост. Что Философ делал ночами, не знал никто.

Когда-то Торбьон подобрал его раненого в лесу и пока выхаживал, они привязались друг к другу. Теперь филин живёт в замке и пользуется всеми привилегиями, какими пользуются друзья канцлера.

— Что ты там увидел? — Торбьон не мог не заметить, что сегодня его флегматичный друг был оживлён больше обычного.

Философ имел обыкновение часами смотреть в одну точку, думая о чём-то своём, из-за чего и получил своё имя, но вот уже несколько минут его голова находилась в постоянном движении.

Торбьон ощутил прилив любопытства, что случалось с ним не часто, но всё же, вместо того, чтобы проверить, чем озадачен питомец, продолжил делать то, ради чего и пришёл в свой кабинет — писать письмо гранд-канцлеру. Обмакнув перо в чернила, он быстро вывел пару фраз. Торбьон не любил витиеватых выражений. Считал, что мысли нужно доносить предельно коротко, освобождая их от ненужной шелухи пустозвонства.

Ваше величие Гранде,

ваша дочь найдена и в скором времени будет сопровождена в ваш замок.

Как только чернила высохли, Торбьон написал поверх первого письма второе.

Ваше величие Гранде,

ваша дочь найдена. Она гостит в моём замке, и будет оставаться моей гостьей, пока вы не прибудете за ней.

Когда и второй слой чернил просох, Торбьон сложил письмо в конверт и скрепил своей родовой печатью. Отправит его обычной почтой. К тому времени, как письмо дойдет, оба слоя чернил станут невидимыми. Воздействуя магией на родовую печать, Торбьон сделает так, чтобы проявился либо первый, либо второй слой. Пока он не знал, захочет ли он к тому времени избавиться от своей гостьи или, наоборот, ему будет выгодно держать её при себе. Всё решит их поездка к Валаайским гротам.

Отложив конверт, Торбьон придвинул к себе чистый лист бумаги. В планах было написать ещё несколько деловых писем, но внимание снова привлек Философ. Он переместился с одного конца подоконника на другой, будто выбирая более удобное место для наблюдения.

— Ты не перестаешь меня сегодня удивлять, — хмыкнул Торбьон и всё же решил подойти к окну.

Взгляд сразу выхватил на фоне привычного пейзажа кое-что необычное — девушку в одеянии послушницы, которая облюбовала себе место на скамье у обрыва. Торбьон был наслышан, какой своевольной была дочь гранд-канцлера, но всё равно не ожидал, что ей хватит и часа, чтобы освоиться и начать изучать окрестности.

— Приглядываешь, чтобы она не сбежала? — поинтересовался он у Философа.

Торбьон пока не давал своему питомцу такого приказа. Девчонке не удастся выбраться за ворота замка — стража предупреждена не спускать с неё глаз. Хотя не сто́ит быть слишком беспечным. Каролайн не настолько проста, как он думал о ней сначала. На её запястье Торбьон увидел кое-что необычное. Он ожидал, что она помечена только родовой печатью — трилистьем Лоиз, но под трилистьем явно прорисовывался ещё и знак стихий. Откуда он у неё?

— Ты прав, Философ, будет лучше, если ты присмотришь за ней.

Уж от его-то жёлтых всевидящих глаз улизнуть невозможно.

Флегматичный друг воспринял слова хозяина, как приказ, и тут же слетел с подоконника. Торбьон проследил взглядом, как филин примостился на дереве неподалёку от обрыва, и снова переключил внимание на Каролайн. Девчонка живо беседовала с садовником, который мастерил изгородь. О чём они говорили, не было слышно, но чувствовалось, что беседа обоим доставляет удовольствие.

Торбьон поймал себя на неожиданной мысли, что, возможно, ему и самому стоило бы посвятить Каролайн немного больше времени. Пожалуй, зря он решил дать ей возможность освоиться и пока не томить разговорами. Сделал скидку на юный возраст. А она времени зря не теряет.

Девчонка вызывала у него странную смесь чувств. От раздражения до гнева. Молва, которая о ней ходила, оказалась ничуть не преувеличением. Каролайн ещё более непокорная, своенравная и непредсказуемая, чем о ней судачат. И в то же время она напоминала ему другую — милую и нежную, кого забыть никак не мог. И это тоже порядком злило. Торбьон пока не мог понять, в чём именно заключается сходство двух таких разных женщин. Но ещё вчера, когда усыпил Каролайн и вёз в своём седле в замок, он уже уловил нечто знакомое, что больно его задело.

Усилием воли Торбьон прогнал навязчивую мысль и снова сосредоточил внимание на беседующих. В какой-то момент Каролайн поднялась со скамьи и, подойдя к изгороди, оперлась на неё руками, словно хотела принять работу Корнелиуса — проверить на прочность.