Рябиновая невеста - Ляна Зелинская
− Тут где-то у Тильды уксус должен быть, надо его обтереть, сбить горячку. Найди мне бутыль, − распорядилась Олинн. — А я пока раны промою. Эх, надо было ещё вчера это сделать! Что же я не догадалось−то!
Торвальд отвернулся и принялся греметь склянками, бормоча себе под нос, что всё это глупое занятие. Нашёл какую−то бутыль, понюхал, выругался и, сунув Олинн в руки, ушёл наружу, подальше от ведьминских настоек. А Олинн наклонилась над раненым, рассматривая ссадины и рубцы, и толстую цепь, на которой висело грубо сделанное солнце с ключом посередине — хольмгрег[17]. Знак принадлежности к монастырской общине. Солнце — символ истинного бога, а ключ означал самую низшую ступень — послушников. Именно они бродили по деревням, проповедуя и прося милостыню. Их главной задачей было научиться смирению, а ключ — это знак, гласящий о том, что человек открыл себя истинному богу. Олинн видела уже такие ключи у других монахов. У одного из них он был таким огромным, что оттягивал шею, но монах лишь повторял, что это для спасения его души, и что терпение — это благо.
А этот ключ был поменьше, и он, и солнце были сделаны из какого−то тёмного металла. И то ли кузнец, который их ковал, был неумёхой, то ли так это и задумывалось, но солнце было сильно расплющено, так сразу и не поймёшь, что это такое, то ли круг, то ли лепёшка. На коже монаха, там, где оно к ней прикасалось, остался большой безобразный ожог. Можно было подумать, что хольмгрег сначала раскалили, а потом прижали к груди на некоторое время, как тавру, которой иннари клеймят оленей. И это выглядело просто каким−то изуверством.
−Что у вас за бог такой, которому это нужно? — пробормотала она, смачивая тряпицу в отваре.
Олинн аккуратно приподняла железное солнце, чтобы обработать ожог, и от неожиданности даже отдёрнула руку. Под грубо сделанным хольмгрегом оказалось подвешенным ещё одно весьма странное украшение. Странное для избитого до полусмерти монаха в ветхой рясе.
Прикрепленная сзади хольмгрега крючком, за железным солнцем пряталась изящная восьмилучевая звезда из светлого серебра. И в полутёмной избушке Тильды Олинн на миг показалось, что освободившись из плена звезда вспыхнула и засияла, будто подмигивая.
В Олруде есть целая сокровищница, где ярл держит привезённые из походов богатства. И конечно, у мачехи и у Фэды полно ларцов с украшениями: кулоны, серьги, браслеты, сделанные из марейнского серебра. Жемчуга и россыпи янтаря, и оправленные в золото хризолиты, чего там только нет! Эйлин Гутхильда любит принарядиться, да и Фэда тоже. Но никогда раньше Олинн не видела таких изящных украшений. Столь тонкой работы в Олруде точно не встретишь.
Из середины звезды, словно большой кошачий глаз, на Олинн смотрел кусок зелёного янтаря.
Какая редкая вещица! И откуда она у монаха? Украл? Отдали в пожертвование? Вряд ли… Кто в здравом уме расстанется с такой красотой?!
Олинн потянулась и аккуратно сняла с монаха цепь вместе с солнцем и украшением, чтобы поближе его рассмотреть. Теперь понятно, почему так расплющено солнце, что почти превратилось в круг: оно прятало под собой эту серебряную звезду, и полностью её закрывало. Подняв его за цепочку, Олинн потянула солнце вверх, чтобы оно не мешало рассмотреть изящную вещицу, и подошла к окну. Звезда закрутилась то в одну сторону, то в другую, словно радуясь освобождению. Она сияла так ярко и странно, что глаз не оторвать, и была похожа на огромную серебряную снежинку. И даже янтарь в её сердцевине засветился зелёным, каким бывает воздух в летнем лесу, пронизанный солнечными лучами.
И странное, необъяснимое желание нахлынуло на Олинн. Захотелось поймать эту снежинку в руку, и она так и сделала − подставила ладонь и опустила на неё звезду.
Острая боль иглой вонзилась прямо в сердце. Боль, похожая на ожог, только ожог такой острый, прошедший насквозь через всё тело: через ладонь, запястье и по плечу вверх, а уже оттуда к самому сердцу. Звезда вспыхнула, ослепляя, взвилась в воздух тысячей серебристых искр, и засветилась так ярко, что Олинн непроизвольно зажмурилась и выронила цепочку с солнцем. А когда открыла глаза — звезды уже не было. Она рассыпалась и исчезла, и только на ладони, там, где она только что лежала, остались её серебристые очертания в виде рисунка.
От испуга Олинн непроизвольно сжала ладонь в кулак и прошептала, прижимая другую к губам:
− Ох, Луноликая! Это ещё что такое?!
Сердце забилось в испуге, как у зайца.
Где же она? Куда она делась?! Что с ней случилось? О, великие боги! Да мало ли, что это была за колдовская штука!
Олинн разжала кулак и, подбежав к окну, принялась рассматривать ладонь. Но там уже не осталось никаких следов, даже рисунка. Она бросилась к плошке с водой и быстро вымыла руки куском дегтярного мыла. Снова посмотрела на ладонь — никаких следов. Осмотрела пол — ни серебряной пыли, ни янтаря, ни кусочков украшения, как будто всё это ей просто привиделось. Только цепь с хольмгрегом валялись на полу там, куда она их уронила.
А что будет, когда монах очнётся и узнает, что произошло? Он же и убить её может! За такое украшение, кто хочешь, убить может! А он, вон, какой страшный! А что скажет Торвальд?
И словно в подтверждение её мыслей, монах снова забормотал и заметался на лежанке, пытаясь ухватить пальцами в воздухе что−то невидимое. И снова Олинн послышались в его бормотании странные слова:
Илли… Лири…
Она замерла посреди комнаты, глядя, то на монаха, то на свою ладонь. А вдруг он очнётся? Будто мало ей страха!
Но монах лишь бормотал, крутил головой, то влево, то вправо, и видимо был где−то далеко в своём бреду.
− У-ф-ф! Ладно! Ладно, − Олинн сцепила пальцы, успокаивая себя. — Ничего не было. Ни−че−го не бы−ло. У-ф-ф! Не было никакого украшения!
Она глубоко вдохнула, выдохнула, постояла немного, успокаивая бешено бьющееся сердце, опять осмотрела ладонь и, не найдя следов, снова осторожно подошла к монаху. Заглянула в лицо — глаза у него закрыты, он точно ничего не видел. А если вдруг спросит, когда очнётся, то она скажет, что не было никакого хольмгрега. Мало ли, куда он мог деться: зацепиться за мох или кусты, пока они
