Имперская жена (СИ) - Семенова Лика

А в маминых глазах я увидела гордость, сверкающую сквозь слезы — она одобрила мой поступок. Она обняла меня в последний раз, прижала к себе. Гладила по голове:

— Ты совсем взрослая, девочка моя. И ты очень смелая. — Она поцеловала меня в лоб: — Ничего не бойся, Сейя. Все будет хорошо, ты слышишь меня? Все будет хорошо!

Я лишь кивала. Обняла отца, который простился очень скупо, но я чувствовала, какая буря происходит у него внутри. Поцеловала братьев. Снова обняла маму в самый последний раз.

И вошла в корвет.

7

Мне казалось, что все это снится. Я сидела у большого круглого иллюминатора, прижавшись к толстому стеклу, и смотрела, как Альгрон-С сначала становится мутным желто-бурым пятном, потом — желто-бурым шаром, потом — крошечной, едва различимой светлой точкой, потерянной в черной бездне среди множества других точек. И единожды потеряв взглядом — я больше не смогла ее отыскать.

И будто что-то оборвалось. Словно связующая нить растянулась, истончилась до предела — и не выдержала. Лопнула. И в этот миг я почувствовала себя такой потерянной, такой одинокой. Если бы не теплая пятнистая рука Индат, сжимающая мои пальцы, я бы не перенесла. Индат — единственное родное существо, которое у меня осталось. Оттого ее значимость становилась неоспоримой. Она была дороже всех имперцев вместе взятых. Важнее Императора. Стократ важнее того неведомого человека, которому я предназначалась. Сейчас Индат была моей семьей, моей подругой, частью прошлого и неотъемлемой составляющей будущего.

Индат сидела на полу у меня в ногах, и тоже смотрела в иллюминатор. И в ее черных глазах отражались звезды. Я чувствовала себя узницей. На огромном имперском корабле мне выделили скромную каюту из одной комнаты с отдельной уборной. Я никогда в жизни не видела столько металла, столько холодного света. Пространство наполнялось чужими звуками. Я привыкла к окружению камня, к скалам, к мелкой бурой пыли и рассеянному теплому освещению. Здесь же все казалось резким, неприветливым. Чужим настолько, что будто смерзалась ледышка в груди и холодила, студила кровь. Даже мои шаги по стальному настилу звучали странно и настораживающе.

Здесь, на корабле, время текло иначе. Очень скоро я просто не смогла определить без приборов, сколько дней мы уже находимся в пути. Казалось, целую вечность. Мы спали тогда, когда хотели спать. Ели тогда — когда рабыня Марка Мателлина привозила тележку с судовой кухни. Вероятно, ее появление знаменовало завтрак, обед и ужин, но мы уже не могли различить, чем конкретно был каждый визит. А потом мы неизменно снова и снова садились у иллюминатора и смотрели в черноту, на однообразную россыпь чужих звезд.

Я часто доставала переданную мамой гладкую пластинку адресного чипа, аккуратно крутила в пальцах, опасаясь сломать. Как же я хотела увидеть родное лицо, услышать самый ласковый на свете голос… Я ей обещала. Но в моей каюте галавизора не оказалось — я облазила все. Индат считала, что я должна попросить его у Мателлина. Что я имею на это право, потому что нет ничего постыдного или низкого в желании поговорить с собственной матерью. Она так горячо убедила меня, что я впрямь решилась просить.

Когда в очередной раз в двери протиснулась квадратная вальдорка с тележкой, я задержала ее:

— Я хочу, чтобы ты проводила меня к его светлости.

Та насторожилась. Ответила не сразу. Наконец, опустила стриженую голову:

— У меня нет таких распоряжений, госпожа.

Я кивнула:

— Таких распоряжений быть не может, потому что это моя просьба. Проводи меня в каюту его светлости.

Та снова молчала. Хоть я и высокородная, у рабыни был свой хозяин, которого она слушалась беспрекословно. Она не могла игнорировать меня, но и не могла сделать что-то неугодное для своего господина. Наконец, вальдорка подняла глаза:

— Я передам вашу просьбу, госпожа.

Этим пришлось удовлетвориться.

Индат хитро улыбнулась:

— Я схожу за ней следом и просто узнаю, куда идти, — она буквально светилась от этой идеи.

Но я сомневалась:

— Допустимо ли это?

Индат пожала плечами:

— Почему нет?  А если что не так — так вы скажете, что рабыня своевольничала. И пообещаете меня наказать. А уж это только в вашей власти. Ну? — она ободряюще улыбнулась. — Прекрасная идея!

Я не успела как следует обдумать, а Индат уже прошагала к двери и тронула пятнистыми пальцами полочку ключа. Но индикатор скорбно пискнул, отозвался красным сигналом, и ничего не произошло. Индат повторила, но ответ был такой же. Она обернулась:

— Заперто, госпожа…

Я как-то бездумно кивнула… Конечно, заперто… Я могла догадаться. Мы лишь по своей наивности не проверяли дверь. Не пытались выйти, боясь заблудиться на корабле и не найти дорогу в каюту. Но, получается… я узница… От этой мысли сделалось донельзя неуютно… и страшно. Индат подошла, взяла меня за руку:

— Наверное, для вашей же безопасности, моя госпожа. Мы здесь ничего не знаем.

Я снова кивнула, но теперь кусок не лез в горло. Блюда под колпаками жидкого стекла так и остались нетронутыми.

Через некоторое время дверь открылась, и на пороге появилась уже знакомая вальдорка. Она поклонилась мне:

— Госпожа, мой господин ожидает вас.

Я уловила ликование на пятнистом лице Индат. Она привычно сидела у меня в ногах, вскинула голову, будто говорила: «Ну, вот видите, госпожа!» Но теперь все казалось мне подозрительным. Я не слишком надеялась, что Мателлин удовлетворит мою просьбу, но, все же поднялась, зажала в кулаке адресный чип и вышла вслед за его рабыней.

Мы прошли паутиной одинаковых стальных коридоров. Здесь все было одинаковым. Резким, холодным, чужим. Наконец, вальдорка остановилась перед дверью, украшенной узором с изображением драконов высоких домов. Вероятно, каюта самого высокопоставленного пассажира. Рабыня провела толстым пальцем по полочке ключа и поклонилась мне:

— Прошу вас, госпожа.

Мне ничего не оставалось, кроме как войти. Я бегло огляделась, но вздрогнула всем телом и тут же отвернулась.

— Высокородная имперка опускает голову, глядя на рабыню?

Мне пришлось поднять голову и смотреть на развалившегося в кресле Марка Мателлина. Расслабленного, небрежного. Что называется, «по-домашнему». Под накинутой мантией виднелась голая мясистая грудь. На его коленях сидела совершенно обнаженная асенка с оливковой кожей и длинными черными волосами. Не острижена — значит, это наложница. Рука Мателлина по-хозяйски оглаживала ее бедро, нырнула между ног, и девчонка закатила глаза и прикусила губу. Марк Мателлин при этом не сводил с меня взгляд и явно наслаждался моим ужасом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Рабыня сказала, что вы хотели видеть меня, госпожа. Я нашел для вас время.

У меня в горле пересохло. Асенка бесстыдно развела ноги, как можно шире, отчаянно мяла собственную грудь и прикусывала губу. Я чувствовала, как стремительно заливаюсь краской. Зрелище для меня было совершенно диким. В нашем доме рабы никогда не расхаживали нагишом. И у отца, насколько я знала, никогда не было наложниц. По крайней, мере, я их не видела. Едва ли у нас были деньги на такие излишества.

То, что разворачивалось у меня перед глазами, казалось просто невозможным. Порочным настолько, что хотелось провалиться.

— Вас что-то смущает, госпожа? Вы никогда не видели наложниц?

Я, как идиотка, покачала головой — нет, не видела.

— Стыдно, госпожа. Так подойдите, пощупайте ее грудь. Советую оценить эти острые соски. У асенок самая лучшая грудь. А у вериек, обычно, очень вместительный зад. — Он будто опомнился: — Так вы что-то хотели?

Я постаралась взять себя в руки. Я должна суметь игнорировать происходящее… Но не получалось — меня почти трясло. Если в Сердце Империи подобное считается нормой…

— Я хотела бы просить вашу светлость позволить воспользоваться галавизором.