Ржавый-ржавый поезд (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна

Арон. Совсем про него забыл. А ведь он говорил, что будет жонглировать сегодня!

– Келли? – Волшебник наклонился к моему уху. Шёлк капюшона скользнул по щеке прохладой. – Всё в порядке?

– Ага, – кивнул я, отмирая, и откинулся на ящик. Угол больно впивался в спину, и это замечательно возвращало ясность мыслей. – Ты сказал, что волноваться незачем – значит, действительно незачем. Я верю.

Он отклонился и опустил взгляд. Тень от ресниц колебалась в одном ритме с вращением «кошмарного фонаря» на сцене.

– Если хочешь – ступай прогуляйся пока. Наш выход нескоро.

Фонарь провернулся красным стеклом. Все инструменты умолкли – кроме скрипки, выводившей надрывно-весёлую мелодию в кабацком духе.

– Всё действительно в порядке, – повторил я.

Арон на длинных, ростовых ходулях прогарцевал по сцене. Честно признаться, это производило впечатление, учитывая его комплекцию. Грация у силачей – не редкость, а вот у силачей бывших, раздобревших и оплывших – ещё какая редкость. А чёртов клоун не только умел весьма ловко перемещаться на ходулях, но вдобавок и жонглировал тяжёлыми деревянными кольцами. Дешёвый номер, волшебник прав – но зрелищный. Всё-таки не зря Франт Макди продолжал держать в труппе Арона, несмотря на периодические запои, скандалы и выходки вроде вчерашней.

– …Он пьян.

– Что?

Я отвлёкся на действо на сцене и едва не пропустил мимо ушей тихую реплику волшебника.

– Он пьян, – повторил волшебник, сощурившись, и указал пальцем на Арона: – Посмотри, нетвёрдо стоит на ногах. Уже четвёртый раз сбивается.

Поначалу я даже не понял, о чём речь. «Стоять» на ходулях нельзя в принципе – надо постоянно перетаптываться, шагать на месте, без суеты, конечно, но и не вяло. Арон так и делал – с тем полным сосредоточением, которое со стороны кажется лёгкостью и непринуждённостью. Восемь колец для жонглирования постоянно парили в воздухе, два – находились в руках. Каждое движение, каждый шаг – в такт глухим барабанным ударам, почти неслышным за пиликаньем скрипки… Но потом я пригляделся и увидел то, что раньше не замечал.

Лицо у Арона блестело, а на руках вены вздулись.

И как только я это понял, то разглядел и то, о чём говорил волшебник. Не полноценные «сбои», а, скорее, промедление. Арону очевидно было тяжело переставлять ноги и ловить руками деревянные кольца, и с каждой секундой напряжение возрастало.

– Слушай, он не похож на пьяного. Может, у него с сердцем что-то? – быстро зашептал я, склонившись к волшебнику. – Чёрт, это плохо. Надо сказать Макди.

– Макди знает, – безмятежно отозвался волшебник. – Я рассказал ему ещё перед выступлением, пока ты одевался. Арон ответил, что сможет закончить номер, замен не нужно.

Сердечный приступ. И полутораметровые ходули. И десять колец, каждое весом по пятьсот граммов.

Нет, как бы я ни относился к Арону, молчать нельзя. Есть же цеховая солидарность, в конце концов. Да и на ходули в своё время ставил меня именно он.

– Всё-таки я найду Макди.

Я поднялся и начал оглядываться по сторонам в поисках директора. Он обнаружился совсем близко, буквально шагах в пятнадцати, рядом с ширмой, которая нужна была для следующего номера. Я махнул рукой, привлекая его внимание, и начал пробираться между громоздкими фрагментами реквизита Ирмы – тумбами на колёсиках и без, широченными бумажными обручами, расписной «цыганской» повозкой, в которую обычно запрягали дикого лиса…

Но сказать ничего не успел.

«Кошмарный фонарь» на сцене лопнул вдруг с оглушительным треском, рассыпая осколки разноцветного стекла. Арон инстинктивно шатнулся в сторону, зацепился одной ходулей за другую…

Дальше всё было уже бесполезно.

Вообще падать нужно только вперёд. Сначала вытолкнуть колени – спина при этом отклонится назад, а затем, за секунду до того, как колени коснутся пола… точнее, размозжатся об него, учитывая высоту ходуль – нужно резко повести плечом, как будто закручивая тело в спираль. Тогда приземление выходит относительно мягким, хотя частенько случаются переломы. Я в своё время отделался лёгким вывихом плеча, даже сустав не до конца выскочил, только сместился немного. Учитывая, что заживало всё на мне, как на собаке, тот эпизод вообще не стоил внимания.

Арон упал навзничь.

Он даже не попытался вывернуться в процессе. Словно рефлексы начисто отказали. Рухнул на спину, всей массой, нелепо раскидал в стороны руки и ноги, как наспех пришитые к телу ватные кульки. Разноцветные кольца раскатились по всей сцене. Вокруг затылка настил начал многозначительно темнеть.

Макди вцепился в ширму, едва не продырявив пальцами тонкую бумагу. Секунду или две он разевал рот, словно пытался проглотить невидимый воздушный шар, а потом свистяще выдохнул:

– Оркестр играет траурный марш! Лилли – бери силачей, и делайте «похоронную бригаду». Всё идёт по плану, это представление!

Карлица, бледная, как полотно, быстро кивнула и кликнула своих девочек. Кто-то распотрошил ящик с нужным реквизитом, кто-то сбегал в оркестр… Возникла короткая и выразительная пауза – без музыки, без света на сцене – наполненная топотом наших и недоумёнными шепотками зрителей. А затем оркестр уныло запиликал траурный марш, и осветитель направил на Арона бледно-голубой софит, а из-за занавеса показалась процессия из понурых карликов и из силачей с носилками. Впереди шла маленькая, кукольно хрупкая Лилли, заламывала руки и рыдала в голос.

Кажется, по-настоящему.

Я стоял у самого края сцены, в слепой зоне, но сам видел всё. И как силачи грузили Арона на носилки; и как одна карлица в оранжевом платье рассыпала опилки по полу, закрывая выразительное тёмное пятно; и как горели восторгом глаза зрителей в первых рядах, детей в том числе; и как мужчина с цилиндром, тот самый, из ложи для избранных, привстал немного и подался вперёд, хищно раздувая ноздри…

Почему-то мне казалось, что он всё понял.

– Это ведь из-за меня?

– О чём ты, Келли? – с улыбкой переспросил волшебник. Его глаза, густо подведённые чёрным и серебряным, не выражали ничего – просто зеркало, отражающее сцену, зал и меня. – Обычный несчастный случай. Я говорил, что Арону не следует в таком состоянии проводить номер, но кто меня слушает… Не бери в голову. Давай лучше прогуляемся. Тебе надо успокоиться перед нашим выступлением.

– Я спокоен.

– Келли…

– Я же говорю, что спокоен!

– Келли, тебя колотит. Идём со мной.

Мне оставалось только послушаться. Волшебник был прав.

На улице действительно полегчало. Там не было ни густых зверино-мускусных запахов, ни вони плесневелой ткани, ни разноцветных стеклянных осколков, ни стружек, едва прикрывающих тёмное пятно. Только звёзды, аплодисменты и огни города, но очень далеко.

Я долго, с четверть часа, наверное, а может, и больше, просидел на порожке фургона, размышляя, сдохну ли, если выброшу куклу в реку, или это всё правда случайность. Точнее, много-много случайностей, больших и маленьких.

А потом волшебник появился из темноты и сказал, что скоро наш номер.

Остаток отыграли безупречно. В большей степени это, конечно, была заслуга Ирмы. Она выступила дважды, в своё время и в самом конце, с новым номером. Назывался он «Невеста ветра» – смешно, потому что звездой был карликовый белый кролик-самец, которого в процессе представления наряжали в фату и сажали в украшенную цветами ротанговую корзинку. В корзинку впрягали двадцать голубей, тоже белых, и по сигналу птицы поднимали корзинку в воздух, а затем садились на специальную жердь уже в слепой зоне, за занавесом. Сопровождалось действо шуточной песенкой про то, как кроткую девицу ветер полюбил и послал за ней повозку о сорока белых крыльях.

Пела, разумеется, сама Ирма, голос – нежнее флейты, печальней скрипки.

Сразу вспоминались старые слухи, что девочка была нежеланным ребёнком оперной дивы и сбежала из дома после ссоры с очередным «отчимом». Похоже на правду – о матери Ирма упоминала редко, хотя помнила её наверняка очень хорошо, потому что к цирку прибилась лет в четырнадцать-пятнадцать, за год или за два до моего появления, и потом долго ещё нянчилась со мной, как с младшим братом. А мужчин намного старше себя просто не переваривала, и единственным исключением был волшебник.