Крылья - Игорь Рыжков
– Блокиратор будешь? – По спине прошел колючий озноб.
–Я еще молодой Заходер. – Ответил я Заходеру.
– Мне блокиратор не нужен.
– Ну, понадобится – Заходи.
– Хорошо. – Киваю я головой и плыву еще глубже, еще дальше.
Ландгрувер грустный, с поникшей бритой головой в ровных крапинах, обозначающих его еще не высокий ранг Храмовника.
– Ландгрувер – Спрашиваю его я
– А Изгои, они зачем? – Тот пожимает плечами и поднимает на меня вдруг повеселевшие глаза.
– Только им даны Крылья Самсон. Только Изгои могут увидеть небо и солнце. Только они могут летать.
–Ты врешь! – Кричу я Ландгруверу. – Я всю жизнь Изгой! Я родился Изгоем! Я и умру Изгоем! Но я никогда не видел, ни у одного из Изгоев Крыльев! Ни половины их не видел! Ни четверти!
Ландгрувер снова пожимает плечами. Он тоже не знает это наверняка.
– Так высшие Храмовники говорят, Самсон. Но, так говорят в Храме, и тебе следует этому верить.
Я плачу. Слезы текут по впалым щекам. Глаза узкие не как у всех, глаза Изгоя, мокрее мокрого.
– Почему, Ландгрувер? Ну, скажи мне почему? Почему я не родился Бегуном? Солдатом или Храмовником. Почему я не стал Химиком? Почему все считают, что мы даром едим грибы?
Ландгрувер пожимает плечами. Ландгрувер сжимает губы в нитку. Храмовник не должен повторять дважды того, что уже сказал. Нельзя не верить Храмовнику. Храм для Города – все. Храмовник говорит один раз. Всегда только один, и спрашивать еще, и еще – это не верить Храму.
Я отворачиваюсь. Мне никто не ответит. Никто.
А вот и Вера. Такая смешная. С косичками. И я совсем маленький еще. Бегаю по галереям в коротких штанишках и смеюсь как все дети.
Мне весело. Здесь почти все Изгои. И Вера тоже. У нее глаза в темноте почти не видят. Они меньше чем у всех. Но больше чем у меня.
Вот Валетт, тот Землерой. Это сразу заметно. Руки сильные, ноги короткие. Голова большая. Ноздри сплюснутые. Сильный. Он дразнится. Он показывает на меня пальцем, прыгает на своей кривой в мускулистых узлах ноге и кричит тонким голоском:
– Самсон – дармоед, Самсон – дармоед!
Появляется старый в дряблой коже и глубоких складках в пурпурном хитоне высший Храмовник. Молча, берет Валетта за руку и отводит в сторону.
Долго с ним беседует. Тот кивает головой победно зыркая в мою сторону. А я по-прежнему слышу
– Самсон – дармоед! Самсон – дармоед. – Храмовник уводит Валетта еще дальше. Очень далеко. Долго разговаривает с его матерью. Та кивает так же победно, поглядывая в мою сторону.
Она Плантатор. Она следит за плантациями грибов. Она недаром их ест. Если она не будет за ними ухаживать, то умрут все и Храмовники, и Химики и Изгои.
– Самсончик! Самсон… – Это уже из яви.
Я проснулся. С трудом перевернулся затекшим телом на спину и открыл глаза. Плесень, вобравшая много света, давала распознать контуры, и даже кое-что из деталей.
Вера сидела, завернувшись в мою куртку, и испуганно смотрела на то место, где лежал Тим.
–Тим ушел! Самсон! – Она, трогала то место, где он лежал, и снова прятала руку в складках куртки. – Он вовсе не умер, Самсончик! Он выздоровел и ушел. – Я, скрипнув зубами, поднялся.
Отдохнуть полноценно не получилось. Спина ныла. Руки гудели, но боль была терпимой. С ней можно было смириться. Но если я не отдохну за десять часов хотя бы еще час, то потом, просто свалюсь от усталости, и потом меня будет не поднять.
Я тронул Веру за плечо.
– Верунчик, я похоронил Тима. Вон там. – Я показал на притушенную блестку фонаря его каски. Светляки чувствуют хозяина. Они тоже грустят. В их переливах отчетливо виделся бордовые оттенки.
Вера всхлипнула. Дернула плечами.
– А я думала, что он ушел – Она посмотрела мне в глаза.
– Нет… – Ответил я нежно.
– Нет, конечно. Тебе просто плохой сон приснился.
– Плохой. – Согласилась Вера. Она подобрала ноги под курткой.
– Мне снилось, как Валетт обзывался. Он злой этот Валетт. Его потом Храмовники к себе взяли на перевоспитание. А он все равно не перевоспитался.
– Я проснулась. Вспомнила, что с Тимом была, а его нет. А потом вспомнила, что он с платформы упал. А тут его нет. Я думала, что он просто поранился, а потом встал и ушел. Посмотрел, что ты пришел и ушел.
Я глубоко и порывисто вздохнул. С трудом поднялся на ноги. Постучал ногтем по стеклу своего фонаря, будя Светляков. Те завозились, залезая друг другу на спины, вытягивая слепые головы, трогая губами стекло и переливаясь радостными голубыми красками. Я надел каску, натянув козырек почти до бровей.
– Нам пора, Верунчик, пора. – Вера съежилась под курткой.
– Ты же не поспал Самсон. – Я пожал плечами. Если я сейчас усну, то не проснусь и через три часа. Отдых должен быть полноценным.
– Я потом. Когда ты устанешь. Хорошо?
– Хорошо. – Согласилась Вера. Она встала на ноги. Подняла куртку на вытянутых руках и протянула мне.
– Это же твое, Самсончик. Ты одень. Тут холодно уже. – Я нахмурился. С Верой, что – то было неладно.
– Оставь себе, тебе нужнее, ты маленькая и голодная, поэтому и зябнешь. Мне не холодно.
– Хорошо. – Быстро согласилась девушка. Она всунула руки в рукава, застегнулась на все пуговицы. Я весело прищелкнул языком. Куртка Вере явно шла. А если бы была еще и чистой.…
– Давай с Тимом простимся. – Я, с трудом переставляя ноги, двинулся по направлению к фонарю Тима.
Ничего. Ноги расходятся. И руки разработаются. Все придет в норму.
– Придет. – Я прижал правую руку к сердцу и склонился над невысоким холмиком.
– Мир тебе, Тим.
– Мир тебе, Тим. – Повторила Вера и тоже поклонилась. Я вернулся к тому месту, где мы спали, и просто затолкал свой рюкзак в рюкзак Тима целиком.
Лопатку засунул себе за пояс, а одеяло, скатав в рулон, перебросил через плечо. Тим рассказывал, что так в Далекой войне носили шинели.
Войн было две – Далекая, и Последняя.
В Далекой были Солдаты. Они носили шинели, и когда было жарко – скатывали их в валик, скручивали бечевкой, и продевали через плечо.
Очень удобно, между прочим.
В Последней войне Солдат не было. Никто не знает почему.
Последняя война тоже была очень, и очень – давно. Но Далекая все равно была раньше.
Я забросил рюкзак на плечо и засунул кирку за пояс.
– Ну… – Позвал я Веру. Та тихонько отступила от могилы Тима и подошла ко мне вплотную.
– Пошли.…Пошли. – Вера взяла меня
