Ключ от этой двери (СИ) - Иолич Ася

– Зачем ты пришла к нему? – переспросил он, шумно вдохнув носом. – Кто он тебе?

На неё будто вылили ведро кипятка. Ревность пополам со злостью ошпарила её так, что она чуть не завизжала. Аяна скрипнула зубами и подалась вперёд, занося кулаки.

Он увернулся, шагнув в сторону, и снова стоял и смотрел на неё из темноты.

– Я не отпущу тебя, пока ты не скажешь, зачем пришла к Мирату.

– Тебя это не касается! – крикнула она. – Тебя больше не касается моя жизнь! Ты понял? Всё! Конец этой истории!

Он отпрянул, словно в него кинули чем-то тяжёлым, и отвернулся.

– Какое тебе теперь дело до меня? Я увидела то, чего не было! Я совершила ошибку! – Она кричала, и голос срывался на хрип. – Ты хоть знаешь, что я пережила за это время?

В её груди гладкая галька стучала обкатанными боками о рёбра изнутри, и слова вылетали, клацая, сиплые, жёсткие, хрипящие.

– Я шла сюда так долго! И пришла к чудовищу, которое вылезает из темноты своей пещеры, чтобы мучить маленькую девочку! – сипло орала она, надсаживаясь, в его спину. – Я потеряла друга по пути к тебе, и нашла только чудище, которое оставляет синяки на коже другой женщины! Я была твоя, а ты был мой, и я шла к тебе, думая, что твои слова что-то значат, потому что ты так много говорил об этих ваших клятвах на роду и на крови!

– Не тебе говорить что-то о том, кто теперь чей, – сказал он, не оборачиваясь. – Не тебе.

Она оцепенела. Он будто окатил её ледяной водой равнодушия, выговорив эти жестокие слова.

– Что тебе нужно было от Мирата? – повторил он вопрос. – Это же не его ребёнок, верно?

Аяна стояла, и оцепенение расползалось теперь по её телу из груди, остужая шею, обескровливая губы. Кимат. Он говорил про своего сына, Кимата. Она так и не сказала ему. Она так была занята собой и своей ревностью и яростью на него, что забыла сказать.

– Конда... – прошептала она.

– Нет. Не говори мне ничего. Я не хочу это знать, – перебил он её шёпот, даже не пытаясь дослушать. – Просто скажи мне, зачем пришла.

Он не верил ей. Она пришла к нему, а он не верил в то, что она всё это время была только его. Конда подумал, что она родила ребёнка от другого, пока ехала в Ордалл. Он ревновал, думая, как другой мужчина касался её. Но он сам...

– Какое право ты имеешь на эту ревность? – раздельно выговорила она. – Ты женат на другой женщине, и ты ещё смеешь ревновать меня? Я пришла к Мирату, потому что моя подруга любит его и ждёт его предложения! Но он ничего не делает, и ему отказал его клятый дядя, и через три дня её отдадут такому же чудовищу, которое будет терзать её... Ппотому что она будет принадлежать ему, как породистая лошадь! К чему тут твоя клятая ревность? Это моя боль и боль Гелиэр! Как тебя касается это?!

– Это всё, что ты хотела?

Конда повернулся к ней.

– Это всё, что тебе было нужно?

– А ты думал, я пришла к Мирату ради себя? Для чего? – крикнула она. – Мне больше ничего не надо в этом жутком доме, где все безумны! Дай мне уйти!

Он, ни слова не говоря, прошёл мимо неё, распахнул дверь и шагнул, захлопывая её так, что мебель в комнате вздрогнула.

Аяна стояла в немом ужасе, потерявшись где-то между пылинок в пронзительном, безжалостно ярком луче осознания. Он не любит её. Он больше не её. Он теперь муж той маленькой девочки, которая не хочет быть его, но ему, видимо, плевать. Он ведь уже говорил что-то про безрассудные порывы, которые помутили его разум так, что он не устоял перед Аяной.

Ригрета предупреждала её об этом. Она сказала, что мужчины кирио женятся лишь для этого. Естественная потребность мужчины... Очень, очень сильная. Поэтому они платят такие суммы за невест. Он долго не был на берегу, неутомимый, ненасытный, а у них в долине не было... не могло быть... не было борделя. Аяна просто оказалась под рукой...

Она стояла в темноте, и из этой темноты всплывала белозубая ухмылка Ригреты, нагнувшейся к ней с соседней кровати. Аяна слышала её звонкий голос, то, с каким выражением она говорила те жгучие слова. Айлери мечтала о ребёнке, который избавит её от Конды, а Конда мечтал о ребёнке от любимой. Аяны и Кимата больше не было в этом уравнении, таком простом и таком сложном, вроде тех, какими Миир исписывал крашеную доску в учебном дворе, и которые она тщетно силилась понять. Но это, – именно оно одно, – сейчас ей было кристально понятно.

Стало душно. Она стащила камзол, застряв в рукавах, и полумрак вдруг испугал её.

Она шагнула вперёд, будто пытаясь преодолеть ту светлую черту, которую так легко и чётко вычерчивал луч на ковре, и замерла, почему-то не в силах пошевелиться. На миг она загадала, что, как только пересечёт, шагнув, светящуюся полосу с мечущимися пылинками над ней, всё станет таким, как раньше, простым, ясным, прозрачным, как свет над крышами их двора в родной долине, спокойным и умиротворяющим, как золотое жнивьё на общем поле, привычным, как стук мялок под длинную рабочую песню, немного приглушённую повязанными вокруг лица тряпицами, к которым цеплялись осколки одревесневших стеблей власки. Она шагнула ещё, но её ноги как будто увязли в тягучей вязкой трясине, чавкающей, засасывающей.

Дверь чуть слышно, на пределе слуха, скрипнула. Она резко обернулась, не успев сделать этот шаг. Конда вошёл, сжав руку в кулак и подставив снизу вторую ладонь. Он взглянул на Аяну, стоявшую под лучом, словно пытавшимся перерезать её насквозь, его глаза расширились. Она опустила взгляд. С его кулака капала кровь. Луч, нагревавший её макушку, мигнул и погас.

5. Какая разница?

Свет пробивался через занавеси только в одной точке. Аяна медленно моргнула, пытаясь приглядеться к ней. Точка стала чуть чётче.

Она лежала на боку, на чём-то мягком. Конда был там, перед ней, он лежал в темноте напротив, глядя на неё, и Аяна на миг ощутила натянувшуюся тетиву радостного ожидания, но та мгновенно лопнула, разбрасывая её на части, как сломанный составной лук вроде того, с каким она ходила охотиться на зайцев.

Она молча встала, спуская ноги с кровати, и нашарила под ней свои сапоги. Правый никак не хотел надеваться на пятку, и она вяло дёргала край голенища, вверх и вниз, и снова, и снова. Наконец он скользнул на ногу.

Шатаясь, она встала, схватила лежащий рядом камзол, натянула его и побрела к открытой двери. За ней оказалась ещё одна комната, с диванами и ещё какой-то мебелью, неразличимой в сумраке сдвинутых занавесей. Ещё проём, и снова комната, теперь впереди был балкон, а дверь – справа, за камином. Она взялась за ручку.

– Ты вот так просто теперь уйдёшь? – злобно пробормотал он, придерживая дверь.

– Выпусти меня. – Она про себя, безразлично, без всякого удивления, отметила, как быстро он добрался сюда от кровати, в которой только что лежал. – Какая теперь разница?

Он двинул кулаками по полотну двери по обе стороны от Аяны.

– Ты ведь пришла помучить меня снова, да? Тебе недостаточно?

Она смотрела в его глаза, но то, что в них полыхало, сейчас не трогало её.

– Выпусти меня.

-Нет. – Он стиснул зубы и опёрся на локти. Его лицо было совсем-совсем близко, дыхание щекотало кожу. – Зачем ты сделала это? Ты любила его? – воскликнул он, впадая в ярость. – Это же не было против твоей воли! Иначе... У вас есть травы, которые... У вас они разрешены! У вас это в порядке вещей! Я бы никогда не узнал! Лучше бы ты так меня обманула!

Он рыкнул, стуча кулаками по двери, и оттолкнулся, пятясь назад, в комнату.

– А-а-рргх!

Кресло полетело в сторону камина, сшибая с полки странные сосуды с рисунками.

Аяна нажала на красивую чёрную ручку двери. За спиной слышался треск и грохот, и что-то летало, рассекая воздух. Она покусала губу, прижимая её пальцем, потом начала обгрызать ноготь на нём. Шаг за шагом она удалялась от Конды, каждый следующий делал её душу чернее и чернее, будто опуская в ту бездну, о которой он рассказывал, когда говорил о сонном зелье. Она спускалась в этот лейпон по узкой лестнице для катьонте, ступенька за ступенькой, вниз, на мужскую половину.