Мари Руткоски - Преступление победителя
Она подумала, что, наверное, у нее красивые руки. Лежащие на одеяле, они казались верхом бесполезности. Что она могла сделать?
Помочь заключённому сбежать? Но для этого нужно было заручиться чьей-то помощью. У Кестрел не было власти над капитаном. Никто в столице не был ей что-либо должен. Она не знала придворных секретов. Она была пока совершенно чужой во дворце и ещё не завоевала ничьей верности для помощи с таким безрассудным планом.
А если ее поймают? Что император сделает с ней?
А что, если она ничего не сделает?
Она не могла не сделать ничего. Её бездействие в тюрьме уже стоило слишком много.
«Сейчас идет год денег», — сказал Тринн. Он произнёс эти слова так, будто они предназначались ей. Странная фраза. Но знакомая. Возможно, догадка капитана была верна, и Тринн хотел сказать этим, что ему заплатили за сбор информации. У императора было много врагов, и не все они были чужестранцами. Тринна мог подкупить соперник императора в Сенате.
Но, когда одеяло опало и успокоилось, превратившись в снежный холм над согнутыми коленями Кестрел, она вспомнила слова своей геранской няни:
— Сейчас год звёзд.
Кестрел тогда была маленькой. Инэй склонилась над её разбитой коленкой. Кестрел никогда не была неуклюжей, но всегда старалась слишком усердно, с предсказуемыми ушибами и царапинами.
— Будь осторожна, — говорила Инэй, перевязывая колено. — Сейчас год звёзд.
Эта фраза показалось девочке странной. Она попросила объяснить.
— Вы, валорианцы, нумеруете года, — ответила Инэй, — а мы обозначаем их нашими богами. В цикле весь пантеон: на каждый год приходится один бог из сотни. Богиня звёзд властвует над этим годом, значит, ты должна беречь ноги. Эта богиня любит случайные происшествия. И красоту. Иногда, когда богиня раздражена или просто скучает, она решает, что самое красивое — это катастрофа.
Кестрел это должно было показаться глупым. У валорианцев не было богов. Не было никакой жизни после смерти или любых других суеверий, как у геранцев. Что валорианцы почитали, так это славу. Отец Кестрел смеялся над идеей о судьбе. Он был имперским генералом, и, если бы верил в судьбу, как заявил он однажды, то сидел бы в своей палатке и ждал, пока ему принесут земли Герана в прелестной кристальной чашечке. Вместо этого он захватил их. Его победы, сказал он, были его собственными.
Но ребенком Кестрел была очарована идеей существования богов. О них слагались прекрасные сказки. Кестрел попросила, чтобы Инэй познакомила ее с некоторыми богами из сотни и объяснила, чем они управляют. Однажды за ужином, когда тонкий фарфор тарелки треснул под ножом ее отца, она в шутку сказала:
— Осторожно, папа. Сейчас год звезд.
Генерал замер. Кестрел испугалась. Возможно, боги действительно существовали.
Это мгновение превратилось в катастрофу. Кестрел поняла это по ярости в глазах отца. Поняла по синяку, который появился на руке Инэй на следующий день, — по широкому фиолетовому ободку, оставленному большой ладонью.
Кестрел больше не спрашивала о богах. Она забыла о них. Возможно, среди них был и бог денег. Возможно, сейчас шел его год. Она не была уверена. Не понимала, какой смысл Тринн вложил в свою фразу.
«Скажи ему, — произнес Тринн. — Он должен знать». Капитан предположил, что Тринн имел в виду его самого. Возможно, так и было. Но Кестрел вспомнила серые глаза пленника. Вспомнила, что он, судя по всему, узнал ее. Разумеется, он служил во дворце. Слуги знали, кто она, даже если она не знала их по именам. Но Тринн был геранцем.
Что, если он появился во дворце недавно? Что, если он знал Кестрел по ее жизни в Геране, где она была полностью поглощена последовательностью званых ужинов, балов и чаепитий, а ее самым главным беспокойством было желание отца, чтобы она вступила в армию, и его ненависть к ее увлечению музыкой?
Или же Тринн узнал ее по тому времени, когда все изменилось. По тому, что было после Первозимнего восстания. После того, как геранцы захватили город, а Арин объявил Кестрел своей собственностью.
«Он должен знать», — сказал Тринн.
Медленно, будто крошечные детали опасного механизма, Кестрел заменила одно слово именем.
Арин должен знать.
Но знать что?
* * *
У Кестрел были к Тринну собственные вопросы. Она найдет способ помочь ему, понять, что он имел в виду. Но это означало встречу с Тринном наедине... что требовало разрешения императора.
— Мне стыдно за себя, — сказала она императору следующим утром. Они находились в его личной сокровищнице. По записке, в которой он соглашался на ее просьбу встретиться, и выбору места, Кестрел показалось, что он должен быть в благоприятном расположении духа. Но сейчас он молчал, выдвинув один из ящиков, которые, подобно сотам, покрывали стены от пола до потолка. Император внимательно изучал содержимое ящика, но что там, Кестрел видно не было.
— Я неправильно повела себя в тюрьме, — проговорила Кестрел. — Пытка...
— Допрос, — поправил ее император, по-прежнему глядя в ящик.
— Это напомнило мне о Первозимнем восстании. О том... что мне пришлось пережить.
— Что вам пришлось пережить.
Император поднял взгляд от ящика.
— Да.
— Мы никогда особенно не обсуждали, что вы пережили, Кестрел. Я ожидал, что, каково бы вам тогда ни пришлось, это должно было заставить вас поддержать капитана в том, что он делал, вместо того чтобы препятствовать дознанию. Или же мы по-разному понимаем, каким испытаниям вы подверглись в руках геранских повстанцев? Не нужно ли мне с другой стороны посмотреть на историю о том, как дочь генерала бежала из плена и преодолела на лодке шторм, чтобы предупредить меня о восстании?
— Нет.
— Не думаете ли вы, что империя сможет выжить, если откажется от некоторых грязных приемов? Не думаете ли вы, что императрица сумеет править, не запятнав руки?
— Нет.
Император задвинул ящик. Щелчок показался Кестрел грохотом.
— Но тогда что мне остается, кроме разочарования? Прискорбного разочарования. Я был о вас лучшего мнения.
— Позвольте мне исправить свою ошибку. Пожалуйста. Я хорошо разговариваю по-герански, и мое присутствие побудило пленника к разговору. Если бы я могла допросить его...
— Он мертв.
— Что?
— Мертв, как и информация, которой он обладал.
— Как он умер?
Император раздраженно взмахнул рукой.
— Заражение. Лихорадка. Ведро с испражнениями.
— Я не понимаю.
— Тюрьма строилась с таким расчетом, чтобы не позволить пленникам совершить самоубийство. Но тот человек — Тринн — был умным. Решительным. Отчаянным. Этих качеств достаточно, чтобы решиться заразить открытую рану, опустив руку в ведро с отходами.
