Лорен Де Стефано - Лихорадка

У него стучат зубы, он заикается, невнятно спрашивает:

— Что это за место?

Не «где мы», а «что это».

— Это неважно, — успокоительно произношу я, стирая рукавом пот с его лица. — Я нас отсюда вызволю.

Мы оба здесь чужие, но из нас двоих я лучше понимаю окружающий мир. Мне наверняка удастся что-нибудь придумать.

Несколько долгих секунд он смотрит на меня, дрожа от холода и наркотического «похмелья». А потом говорит:

— Охранники пытались тебя утащить.

— Они меня поймали, — отвечаю я. — Они нас обоих поймали.

Я вижу, Габриель изо всех сил пытается остаться в сознании. На щеке у него наливается синяк, губы запеклись и растрескались. Его так трясет, что я чувствую дрожь, даже не прикасаясь к нему.

Плотнее заворачиваю его в одеяло, стараясь изобразить кокон, в какой Сесилия укутывала своего малыша холодными ночами. Один из тех немногих случаев, когда по ее виду чувствовалось — она понимает, что делает.

— Спи, — шепчу я. — Я буду рядом.

Какое-то время он всматривается в меня: взгляд снова и снова скользит по моему лицу. Мне кажется, что Габриель собирается заговорить. Я надеюсь, он это сделает — пусть даже скажет, что это я виновата, что он предупреждал меня о том, как опасен мир. Мне все равно. Я просто хочу, чтобы он оставался здесь, со мной. Я хочу слышать его голос. Но он закрывает глаза — и снова уходит.

Дремлю рядом с ним, сон мой чуток. Дрожу, укрытая лишь влажным полотенцем, отдала все одеяла Габриелю. Мне снится хрустящее постельное белье; пузырящееся золотистое шампанское, один глоток которого согревает горло и желудок; ураганы, сотрясающие и рвущие края реальности, обнажающие кусочки тьмы, что скрывается за безупречным сияющим миром.

Из сна меня выдергивают булькающие звуки судорожной рвоты, и в первую секунду мне кажется, что я у смертного одра моей старшей сестры по мужу. Однако когда я открываю глаза, вижу, что Габриель сложился пополам в дальней части нашей палатки. Вонь от рвоты не перешибает запах дешевых духов и дыма, из-за которого тут все постоянно затянуто смогом.

Я спешу к Габриелю, сосредоточенная, с отчаянно бьющимся сердцем. Оказавшись рядом, ощущаю металлический запах и вижу, как из раны между лопатками у него течет кровь. Когда напрягаются мышцы, кожа расходится. Не помню, чтобы наши противники дрались ножами, но на нас налетели так неожиданно!

— Габриель?

Трогаю его за плечо, но не могу заставить себя смотреть. Когда рвота заканчивается, подаю ему тряпочку, он берет ее, садясь на корточки.

Спрашивать, все ли с ним в порядке, глупо, поэтому я пытаюсь рассмотреть его глаза. Под ними залегли многослойные фиолетовые тени, от совсем темных до светлых. Из-за холода дыхание Габриеля превращается в пар.

В свете качающихся фонарей за его неподвижной спиной танцуют тени.

Он спрашивает:

— Что это за место?

— Мы оказались в веселом районе у берега. Тебе что-то дали, кажется, это называется «ангельской кровью».

— Это успокаивающее, — говорит он невнятно, отползает обратно к одеялу и падает на него ничком. — У Распорядителя Вона такое было. Раньше его применяли в больницах, а потом перестали, из-за побочных эффектов.

Габриель не противится, когда я переворачиваю его на бок и укрываю одеялом. Он дрожит.

— Из-за побочных эффектов? — повторяю я.

— Галлюцинации. Кошмары.

Я вспоминаю тепло, которое растекалось по моим сосудам после урагана, вспоминаю, как не могла пошевелиться. Вон удерживал меня в сознании ровно столько, сколько нужно было, чтобы запугать. И хотя я ничего не помню, Линден утверждал, что во сне я бормотала нечто ужасное.

— Я чем-то могу тебе помочь? — спрашиваю я, подтыкая Габриелю одеяло. — Пить хочешь?

Он тянется ко мне, и я подаюсь ему навстречу.

— Мне привиделось, что ты утонула, — говорит он. — Наше судно загорелось, а берега не было.

— Исключено, — откликаюсь я. Его обветренные и разбитые в кровь губы прижимаются к моему лбу. — Я отлично плаваю.

— Было темно, — продолжает он, — я видел лишь твои волосы, погружающиеся в воду. Я нырнул за тобой и понял, что догоняю медузу. Ты исчезла.

Возражаю:

— Я-то была тут. Это ты исчез — я не могла тебя добудиться.

Он поднимает край одеяла, словно крыло, закутывая меня в него, прижимая к себе. Рядом с Габриелем тепло, и я мгновенно понимаю, насколько мне не хватало его, пока он лежал без памяти. Я закрываю глаза и втягиваю ноздрями воздух, но запах океана исчез с его кожи. От него пахнет кровью и духами мадам, их запах впитался в белую мыльную пленку, которая плавает на поверхности всех тазиков с водой.

— Не бросай меня больше, — шепчу я. Габриель не отвечает. Я чуть отстраняюсь, заглядываю ему в лицо. Глаза у него закрыты. — Габриель! — зову я.

— Ты умерла, — сонно бормочет он. — Я видел, как ты умираешь… — Тут его речь прерывается судорожным зевком, — … видел, как ты умираешь сотней ужасных смертей.

— Очнись! — приказываю я ему.

Я сажусь и стягиваю с него все одеяла в надежде на то, что неожиданный холод приведет его в чувство.

Габриель открывает глаза — они блестят точно так же, как у Дженны, когда она умирала.

— Тебе перерезали горло, — говорит он. — Ты пыталась кричать, но голоса у тебя не было.

— Это не на самом деле, — убеждаю я его. От страха у меня колотится сердце, кровь леденеет в жилах. — Ты бредишь. Смотри, я же рядом!

Я провожу пальцами по его шее: она красная и горячая. Я вспоминаю, как мы целовались, держа в руках атлас Линдена, как теплое дыхание Габриеля касалось моего языка, подбородка и шеи и как внезапно мне становилось холодно, когда он отстранялся. В то мгновение все вокруг нас исчезало, и я чувствовала себя в полной безопасности.

А теперь я боюсь, что мы больше никогда не будем в безопасности. Если вообще когда-то были.

Остаток ночи проходит отвратительно. Габриель проваливается в беспробудный сон, а я заставляю себя бодрствовать, чтобы не пропустить ни одной опасности из тех, что притаились за стенами нашей зеленой палатки.

Когда я наконец погружаюсь в дрему, мне снится дым. Он вьется, изгибается, заплетается в струи и дорожки, которые никуда не ведут.

— …скорей! — говорит кто-то. — Проснись и пой, милая птичка! Réveille-toi!

Мое плечо сжимает чья-то рука. Я резко просыпаюсь. Мадам снова говорит со своим фальшивым прононсом: согласные вырываются у нее изо рта, словно дым.

Дневной свет бьет с неимоверной силой, обрисовывая шелковые контуры ее шарфа, делая их похожими на радужные гребни ящериц и оставляя лицо женщины в тени. Вся палатка залита зеленым сиянием, оно бликами ложится мне на кожу.