Моё пушистое величество, или Новый Год для Властелина - Алиса Чернышова
Но это не значит, что моё терпение безгранично.
— Да, да, — хмыкнул Бонифаций. — Дай угадаю ещё раз: твоё терпение не безгранично, или что-то вроде?
Я моргнул.
Бонифаций рассмеялся.
— Если бы ты знал, сколько таких, как ты, я повидал, — сказал он. — И скольким устроил личную жизнь, заслуженно и не очень… Но ты — это уникальное явление. Как я тебя ненавижу, если б ты знал… Хотя да, таким, как ты, такое не говорят в лицо. По крайней мере, до предпоследнего мига — того, после которого головы летят на землю, а короны меняют владельцев.
Я оценивающе посмотрел на кошака.
Мне не нравится это признавать, но сейчас я в его власти. И завишу от его порядочности и милости, что… Скажем, исчезающе редко кончается хорошо, особенно в случаях, когда сторонам есть, что делить.
— И потому ты решил рассказать мне о своих чувствах сейчас. Очень… смело с твоей стороны.
Гаремный кошак хмыкнул.
— О, понимаю. Ты подразумеваешь, что я вмешаюсь в твоё испытание и использую свою власть, чтобы навредить? Нет, парень. Я, видишь ли, не ты.
— Как мило… Но знаешь, что-то я не помню, чтобы ты высказывал мне свою ненависть до того, как я стал слабым котом. Отличная иллюстрация храбрости!
— Во-первых, мы не встречались. Во-вторых, мало смысла говорить с тем, кому корона давит на мозг. В-третьих, мне в целом нравится жизнь и я наслышан о твоей очаровательной манере украшения залов.
— Как я и сказал, образец смелости, — сказал я пренебрежительно.
Гаремный кошак тихо рассмеялся.
— Знаешь, что меня умиляет в императрятах всех мастей и масштабов, начиная от тех, чьё царствие ограничивается кухней, и заканчивая теми, что похожи на тебя? Вы обожаете выворачивать всё так, как будто бояться за свою жизнь — стыдно. “Ах, я несчастная недопонятая миром задница, никто не говорит мне правду в глаза, все меня боятся. На вершине так одиноко!.. Ну да, тот, кто скажет что-то не то, рискует оказаться без работы, или без зубов, или в тюрьме, лишиться средств на существование или головы — но подумаешь! Им должно быть стыдно за свою трусость!” Но парень, нет. Шутка в том, что, если люди вокруг тебя боятся сказать тебе что-то, стыдно должно быть не им.
Я сверкнул на кошака глазами.
— Как будто ты говоришь это всё сейчас не для того, чтобы потешить своё самолюбие. Злишься, что леди Шийни любит меня больше?
Бонифаций усмехнулся.
— Злюсь.
Ладно, это было не сложно, я даже растерялся немного. Обычно такие вещи не признают вслух? Это слабость? Кошак облезлый, что с тобой не так?!
Гаремный кот между тем рассмеялся, как будто, сказав это вслух, он почувствовал облегчение.
— Злюсь, и иногда мне совсем не нравится моя работа, — сказал он тем небрежным тоном, которым принято признавать очевидное. — Не всегда, и я знаю, что у всего есть цена. И всё же, иногда наблюдать за тем, как корабль истории проплывает мимо тебя, немного более одиноко, чем кажется. Я устроил множество союзов за эти триста лет, и некоторые из них на мой взгляд этого пресловутого “счастливого конца” совсем не заслуживали. Но что значит мой взгляд, верно? Никакая субьективная точка зрения не может охватить всего пространства; нужно отбрасывать все личные суждения, когда в твоих руках чужие судьбы. И иногда это злит. Особенно сейчас, когда я должен…
Он помолчал, а потом совершенно по-кошачьи фыркнул. Я смотрел на него, слегка удивлённый.
Это… не совсем тот поворот, который я ожидал от этого разговора.
— Я знаю гейсы, — сказал он, — и понимаю, почему для таких, как я, важны бесстрастность и невмешательство. Но иногда это злит. Вся эта “будь проводником судьбы, не оружием её” штука. Обычно мне это легко даётся, но иногда — нет. “Относись с пониманием к чужим слабостям, никогда не причиняй вреда из корыстных и личных мотивов, доверяй Тьме Предвечной и только ей. Не обсуждай и не осуждай, не обладай и не держи, не заменяй суть формой.” И всё прочее. И я понимаю, зачем эти ограничения нужны. Но иногда, как вот сейчас, я спрашиваю себя: насколько удобнее быть таким, как ты, а не таким, как я? Не мучиться всякими там равновесиями мира и невмешательствами, а просто творить, что в голову взбредёт, потому что тебя в детстве башкой об стенку недолюбили?
— Ты предлагаешь мне всплакнуть от сочувствия к твоему экзистенциальному кризису?
— Я предлагаю тебе вытащить голову из задницы.
Я прищурился.
Кошак звучал как Минночка, во многом. Это даже вызвало лёгкую ностальгию.
Со мной редко так разговаривают… пожалуй, никто, кроме Мин-Мин и Шийни, не решается — если я не инкогнито, конечно.
Когда инкогнито, я выбираю самые сомнительные компании из возможных, начиная от борделей и бродячих артистов заканчивая наёмниками и гильдией убийц.
Быть может, в ретроспективе, после длительных велеречивых придворных разговоров, в ходе которых “пошёл на хуй” говорят, используя витиеватые сравнения и поэтическую белиберду про ивы и пруды, мне действительно нравится, когда ко мне проявляют неуважение. Но не то чтобы я мог себе это позволить; власть накладывает обязательства.
Я даже люблю играть в это в постели, преимущественно с леди Шийни, просто потому что…
Хм.
Ладно, в этой коробочке слишком много распаковывать.
— Мне всё же нужны разъяснения, знаешь ли, — сообщил я гаремному кошаку. — Чья задница и чья голова; лучше в письменном виде, с печатью и подписью.
— Перетопчешься, — ответил Бонифаций, — у меня лапки. И паршивый день. И студенты один другого психованней. И ты, как сраная вишенка на торте. Пока был котом, я этими грёбаными вишнями всегда давился!
— И при чём тут вишни?
— При том, что я тебе не помощник в некоторых вопросах. Сам ищи, какую голову из какой задницы вытаскивать, у меня и без тебя проблем хватает. И говорю я тебе всё это, просто потому что должен сказать. Для себя и для дела. Моё дело маленькое: да, я тебя терпеть не могу. Ты эгоцентричное говно, которому никто никак не стукнет по носу. Но нет, я не собираюсь создавать тебе проблемы и саботировать твою ситуацию. Мне очень хочется, правда. И именно потому, что
