Luide - Любовь до гроба
Все в таборе наперебой поздравляли своего баро с днем рождения новой дочери.
— У нас есть такой обычай, — объяснил Джанго, повернувшись к чужакам, когда все наконец слегка угомонились, — если в семье умирают дети, то другой рома может выкупить заболевшего ребенка и назвать его своим. Малыш остается с родными, но отныне у него будет две семьи. Ты не дитя, но попробовать — не грех. Помогло, как видишь!
— Да уж, — усмехнулась София, удобно устроившись на руках дракона. Она запретила себе думать о том, что это неприлично, и наслаждалась восхитительным ощущением жизни, которое будоражило кровь, как игристое вино, раскрашивало мир в сочные цвета, манило отбросить все условности.
Впрочем, госпожа Чернова в глубине души понимала, что это ненадолго. Стоит ей вернуться в Чернов-парк, как благопристойность вновь облечет ее жизнь невидимой броней, но сейчас и здесь это казалось таким далеким, таким неважным…
Из блаженного состояния ее вырвало лишь то, как вдруг напрягся Шеранн, по-прежнему прижимая к груди драгоценную ношу, а потом осторожно уложил ее и стремительно пошел прочь.
София огляделась по сторонам и увидела, что ромарэ выстроились двумя рядами, пропуская процессию: впереди шествовали старейшины, за ними дюжие молодцы тащили Гюли и Лало.
На их пути встал дракон, сложив руки на груди.
Баро, а следом и остальные, склонились перед ним.
— Прости за обиду, сын стихии. Мы нашли виновного и примерно его наказали. Мы решили: Лало будет изгнан, а Гюли наказана плетью.
Ромарэ заволновались, но в основном их выкрики выражали одобрение, лишь запричитали, заплакали женщины, и старая Шанита вдруг бросилась вперед и остановилась перед девушкой.
— Я проклинаю тебя, Гюли! — громко и торжественно выговорила она. — Из-за твоей прихоти я лишилась единственного внука, а наш табор остался без шувано. Позор лег на нас, наши вардо отныне будут отмечены перевернутой руной "перт", пока не будет искуплен долг. Я сказала!
Она гордо отвернулась от красавицы, и та будто поблекла от этих слов. Наказание страшное: никто более не взглянет со страстью на оскверненную женщину, никто не предложит ей разделить жизнь и еду, и пусть ей можно ехать дальше с табором, но все станут держаться поодаль, боясь оскверниться…
Теперь конвоиры отпустили ее и стали вытирать и отряхивать руки, будто счищая прилипшую к ним грязь.
Гюли застыла на несколько мгновений, потом вдруг страшно закричала, метнулась в сторону и стремительно бросилась на Софию, царапаясь как кошка и норовя укусить.
— Это все ты, ты виновата! — кричала она. — Ты отняла его у меня!
Надо думать, назначить госпожу Чернову виновницей своих бед ей было совсем несложно.
Господин Рельский, который был неподалеку, кинулся к ней, отшвырнул юную рома в сторону и заслонил госпожу Чернову собой, с трудом выдерживая натиск растрепанной фурии.
Тут подоспели остальные ромарэ и с трудом оторвали девушку от ее жертвы, поволокли прочь, к Шеранну, который стоял на месте, скрестив руки на груди.
— Возьмите, — мировой судья извлек из кармана и протянул молодой женщине белоснежный платок, отвлекая ее от наблюдения. — У вас ссадины.
— Где? — вяло спросила София, послушно взяла кусочек шелка и замерла, поскольку совсем не ощущала боли.
От столь бурного потока событий она вконец растерялась, ощущая себя листком в стремнине.
Вместо ответа мужчина отобрал у нее платок и осторожно коснулся ее щеки.
Пробормотав что-то в знак признательности, она отвернулась и молча смотрела на рыдающую Гюли, которую окружали соплеменники, громко о чем-то переговариваясь на своем гортанном наречии.
Дракон подступил к ним, и при его приближении смолкли все, даже плачущая девушка. Он остановился перед нею, прямо взглянул в побледневшее лицо Гюли и что-то негромко произнес. От слов Шеранна рома обвисла в держащих ее руках, а остальные молча склонили головы.
— Что он сказал? — прошептала София.
Господин Рельский промолчал, хотя отлично расслышал. Ничто на свете не заставило бы его повторить эти слова госпоже Черновой.
"Ты второй раз посягнула на мою женщину, и тебе не будет за это прощения…"
Затем последовала тягостная процедура изгнания. Дракон оттеснил мирового судью от Софии, и последнему ничего не оставалось, кроме как хмуро наблюдать за происходящим да раздраженно постукивать тростью по бревну, на котором он устроился…
Шанита лично обстригла кудри внука. Слезы текли по ее морщинистым щекам: короткие волосы, усы и борода — символ бесчестия.
Потом она отступила от Лало, казалось, все еще не верящего в происходящее. Тут одна из женщин табора ударила его принесённой юбкой по лицу, и все вокруг стали выкрикивать оскорбления, а потом погнали его прочь. Юноша бежал, прикрывая голову руками под градом ударов, пока не скрылся из виду.
Гости молча наблюдали.
— Теперь он изгнан, "осквернен", до тех пор, пока сообщество не простит вину оступившегося. Но вернуться обратно очень сложно, — негромко пояснил господин Рельский потрясенной Софии.
— Ему можно чем-нибудь помочь? — спросила она взволнованно.
Жизнь любого рома и без того не была легкой и приятной, а изгнанный из своего круга и вовсе превращался в легкую добычу.
Мировой судья отстраненно предложил дать изгнаннику немного денег, если госпоже Черновой станет от этого легче, и она с радостью согласилась…
Глава 26
Второй день кряду госпожа Чернова вернулась домой к утру, подтвердив тем самым свое грехопадение в глазах соседей. Вдове полагалось сидеть дома и лить слезы. Вместо того гадалка то отплясывала на Бельтайн с господином Рельским, самым завидным холостяком в округе, то совершала длительные моционы с драконом, то невесть что искала в таборе ромарэ…
Ничто, даже письменное подтверждение невиновности от самой Фригг, богини брака и приличий, более не смогло бы убедить знакомых в беспорочности Софии. Конечно, во многих эскападах госпожу Чернову сопровождал господин Рельский, что несколько ее оправдывало, однако даже это не могло прекратить сплетни.
Молодая женщина лежала без сна и сухими глазами смотрела на балдахин над кроватью. От вихря чувств отчаянно хотелось плакать, но слез не было. Разве она в чем-то виновата? Так сложилось…
Но лгать самой себе София не хотела. Воистину, легко пенять на обстоятельства, однако она ведь наслаждалась обществом Шеранна и позволяла ему увлекать себя все дальше по стезе безнравственности. Она противоречила самой себе, и не могла не замечать этих противоречий.
