Вероника Мелан - Чейзер. Крутой вираж

Блузка распахнулась; теплые пальцы принялись ласково обводить контур груди, нежно сжимать ее, играть с сосками.

– А я по ним соскучился. А ты всё не звонишь и не звонишь. Плохо.

Откуда он к ней пришел – из бара, из дома? В какой момент у него появился этот пунктик «Ты мне не звонишь» – вчера, сегодня, час назад? Теперь не важно когда; теперь важно, что она будет за это платить, ведь она в очередной раз «вынесла ему мозг».

Темнота, жар его тела, ее расставленные в стороны и прижатые к стене руки – положение «Я подчиняюсь тебе». Когда звякнула пряжка его ремня, Лайза сокрушенно осознала, что полностью готова к вторжению – успела возбудиться за минуту, жалкую минуту без единого поцелуя… Он всегда на нее так действовал.

– Ну что, будем учиться меня запоминать? – тихо спросил Чейзер, и между ног втиснулся толстый горячий пенис, больше похожий на бревно, нежели на то, что обычно приделывали в музеях статуям. Гладкая напористая головка, толстый возбужденный ствол.

Он довольно грубо раздвинул ей ноги, но входить начал мягко, почти нежно; в темном коридоре раздался протяжный стон.

– Терпи, девочка, терпи меня…

Ее не «любили» – трахали – не очень быстро, но качественно. Покусывали за шею, за мочки, вдавливали в стену, входили-врубались до самого конца. Задерживались при полном входе, будто спрашивая: «Ты чувствуешь? Понимаешь, что я хочу сказать? Помнишь, кто здесь главный?» Мяли грудь, ласкали расставленные в сторону руки, а стоило дернуться – тут же сжимали за шею.

– Ты ведь позвонишь мне, моя хорошая?

И еще толчок, еще, еще…

– Я…

– Я запретил тебе говорить. Делай выводы тихо. И запоминай, какой я.

От медленного темпа оргазма достигнуть не получалось – Мак знал это, мучил, учил.

Затем резко развернул ее на сто восемьдесят градусов, впечатал щекой в обои, снова расставил руки в стороны.

– Ну как, будем учиться по-хорошему? – выскользнувший член прижался ко входу во влагалище. – Или по-плохому?

Хриплый шепот, сдерживаемая агрессия, пьяный от страсти мозг.

Скользкая головка перестала давить, на секунду отступила и прижалась выше – к входу в попку.

– Нет, пожалуйста…

Давление усилилось; пенис начал медленно и неторопливо проникать внутрь. Сначала на несколько миллиметров, затем чуть глубже. Раздался стон боли и наслаждения. Лайзу укусили за шею.

– Ну как, будем мне звонить?

– Я…

– Я спросил: будем?

Член начал мягкими поступательными движениями устраиваться в попке. Больно, сладко, сладко и больно – хотелось и вытолкнуть его наружу, и позволить ему проникнуть глубже.

– Да-да, я буду звонить…

Поздно, не помогло.

– Молодец, умничка. Только три толчка… Считай.

И он, скользкий, толстый и горячий, начал протискиваться внутрь.

– Пожалуйста… Не надо…

Женские ногти царапали обои.

– Только три. Раз…

Мак вжался в Лайзу и заставил ее принять его член на половину длины.

– А-а-а…

– Тебе не нравится? Только скажи мне, – шептали на ухо, – скажи, и я прекращу делать это.

Не нравится? Конечно, не нравится. И нравится – сильно, очень… Лайза продолжала стонать и молчать.

– Два… Молодец, хорошая девочка, – он вышел из нее и на этот раз вошел до конца.

– Плохая, раз позволяю тебе такое, – хрипела она в ответ – горела, содрогалась, стонала, возбуждалась так сильно, как никогда.

– Ты мне еще и не такое позволишь. Ты мне все позволишь. Три.

В ее попке он задержался на несколько секунд, затем вышел; Лайзу вновь развернули к стене спиной, тут же вошли по полной – на этот раз классически – и задвигались быстро, жестко, размеренно и поучительно.

– Хорошо чувствуешь меня, запоминаешь?

Запоминает ли она его? Да она свое имя забыла, а его помнит.

– Да… да…

За ее спиной протиснулась рука; ягодицы напористо раздвинули, горячий палец несколько секунд помассировал запретный вход, затем ласково скользнул в разогретую попку.

– Да, вот так… так ты будешь чувствовать меня еще лучше.

О да, теперь она чувствовала его со всех сторон – щетину на своей щеке, лацканы куртки на голой груди, трущуюся о клитор рубашку, скользкий и здоровый орудующий член во влагалище, а также горячий палец в попке.

– Что… ты… делаешь…

– Беру тебя. Так… чтобы стало понятно… к кому тебе завтра идти…

Темп нарастал, жар тоже – ей больше не мешали ни его куртка, ни рубашка: сознание подстегивал тот факт, что он одет, а она нет. Жесткий мужчина, грубый, прекрасный: он берет все, что ему хочется, он не тратит время на слова – действует…

Лайза достигла разрядки так шумно, как никогда прежде, – содрогаясь, успела подумать, что этот безумный хрип запомнят все соседи и даже консьерж снизу, но моментально забыла о тревогах: цеплялась за жаркое и стальное мужское тело, обмякла, почувствовала, как от переизбытка эмоций по щекам текут слезы.

Мак закончил несколькими мгновениями позже – зарычал и принялся врубаться глубоко, мощно, сильно. А когда спазмы прошли, какое-то время стоял, прижавшись к женщине, которая только что приняла его, – вдыхал ее запах, хрипло дышал.

Затем отстранился, не отрывая взгляда от ее лица, запрятал все еще напряженное и стоящее вертикально достоинство в брюки, застегнул ремень и спросил жестко:

– Запомнила, кому звонить завтра?

– Да.

– Запомнила, что я существую?

Ему бесполезно говорить, что она не забывала.

– Да.

– Жду звонка завтра, – бросил он на прощанье и, прежде чем уйти, уточнил: – Это было не свидание.

«Не их последнее свидание», – он имел в виду.

Как только дверь за визитером закрылась, Лайза со стоном обмякла, опустила голову, уперлась руками в ватные колени и почувствовала, что дрожит.

Вот так Чейзер напоминает о своем существовании. Именно так.

Испорченные трусики лежали на полу, вокруг них валялись срезанные пуговицы; по ее ногам текла смешанная с собственными соками сперма.

Забудь его после этого.

Покинув ее квартиру вечером, он явился к ней ночью – во сне. Лайзе приснилось, что он пришел, как приходит человек, ищущий любви, тепла, заботы, лег, положил голову на живот и долго оставался рядом. Она гладила короткие черные волосы со всей любовью, на которую была способна, зная, что она нужна, а Мак исходил волнами счастья, в которых она купалась, на которых качалась, по которым плыла.

И еще ни разу до того – ни во сне, ни наяву – она не ощущала, что нужна кому-то так сильно. Мак пришел, как кот, которого ни разу не касалась добрая рука, как мужчина с истосковавшимся по нежности сердцем, как человек, который умрет, если не сделает хотя бы одного глотка из чистого родника любви.