Заключённыий волк - Каролайн Пекхам
Двухсотый резко повернулся со своей горой груза, и я устоял на ногах, когда поднос врезался в мою грудь, а сок опрокинулся, проливаясь на мою форму вместе с несколькими пудингами, которые раскрылись, оставляя шоколадные пятна на моей рубашке.
— Двести! — рявкнул я, выхватывая дубинку и ударяя ею по задней части коленей. Он рухнул как чертова гора, его лицо исказилось в замешательстве, когда он упал на пол. Я с рычанием направил дубинку на его мясистое лицо. — Воруешь еду у других заключенных, да? А швыряние еды в офицера… это нарушение.
— Что — нет! Я не воровал, они сами подарили, не так ли? — обратился он к Пегасам.
Все они мгновенно закивали, но я проигнорировал их, рыча на Дракона подо мной.
— И я не швырял еду, это был несчастный случай, — пробурчал он, и я был рад, что он чуть не описался.
— Ты сомневаешься в моем гребаном здравомыслии, Двухсотый?! — прорычал я, привлекая внимание всего зала.
— Нет, сэр! — задыхался он.
— Я видел, как ты украл еду, и, если ты не признаешься, может быть, доктор Квентин сможет вытащить из тебя правду, — прорычал я, хватая его воротник в кулак и поднимая над землей.
— Стойте, — замялся он, приобретая довольно зеленый оттенок. — Вы отправляете меня на допрос?
— Туда идут лжецы, Двухсотый. Ты знаешь правила, — я подтолкнул его, и, клянусь, парня передернуло.
Улыбка заиграла на моих щеках, но я не позволил ей проявиться, выводя его из комнаты и направляясь вниз по лестнице на девятый уровень. Меня переполняло чувство удовлетворения, пока я тащил его за дверь в изолятор и по коридору к комнате Квентина. Мое сердце гулко стучало в груди, когда я постучал в дверь, а Двухсотый трясся рядом, как ребенок, а не фейри.
— Пожалуйста, я сделаю все, что угодно, — умолял он меня, но я проигнорировал его. — Любое наказание, какое захотите.
Я сжал челюсть и повернулся к нему с медленной улыбкой на лице.
— Что ж, по моему мнению, наказанием за подобное нарушение будет вечер с доктором Квентином.
Двести побледнел и посмотрел на меня так, словно я был психом. Возможно, так оно и было. Может быть, мне следовало сбросить форму, облачиться в оранжевый комбинезон и присоединиться к массам. Но разница между мной и ими заключалась в том, что я никогда не попадался.
Дверь с грохотом распахнулась, и взору предстала маленькая фигура доктора Квентина. Он был одет в белый халат, свисающий почти до его блестящих черных ботинок. На спине у него него был небольшой горб, он имел заостренные зубы, и два темно-красных глаза. Он изменил все свои черты с помощью каких-то извращенных заклинаний. Он не был таким уродливым от природы, а сам выбрал такую внешность. Что делало его еще более жутким.
Он провел рукой по зачесанным назад каштановым волосам и осмотрел Двухсотого, как будто тот был куском мяса.
— Вечер добрый, офицер Кейн, — сказал он, облизывая губы, при этом его глаза не отрывались от Двухсотого. — Зачем здесь этот?
— Он воровал еду у других заключенных, а потом лгал об этом, — спокойно сказал я.
— Я же признался, — умолял Двухсотый. — Нечего меня допрашивать.
— О, это мы еще посмотрим. У каждого маленького существа в этом мире есть секреты, скрывающиеся под их плотью, как муравьи. Мне просто нужны правильные инструменты, чтобы их извлечь, — промурлыкал доктор Квентин, и я впихнул Двухсотого к нему в комнату. Этот ублюдок даже захныкал, что сделало мой день лучше. Нет, это сделало весь мой месяц стоящим.
Когда дверь захлопнулась, я переместился к стене, прислонился к ней спиной и стал ждать.
От предвкушения у меня заклокотало в груди, когда я подумал о Двенадцать, зажатой под телом этого ублюдка. Когда раздался первый крик, узел немного ослаб.
Двухсотый и его мерзкая шайка официально стали моими врагами. А мои враги недолго задерживались в этом мире. Это был первый из множества последующих криков.
***
В течение следующей недели я следил за Двенадцать как ястреб. Я продолжал приводить ее в изолятор для мытья полов, не выпуская ее из виду дольше, чем это было возможно. Я брал дополнительные смены, что означало, что за последние три дня я спал в общей сложности шесть часов. Но мне было наплевать. Потому что, если бы кто-то из Наблюдателей решил снова наложить на нее лапы, я должен был быть готов.
Я знал, что поступаю лицемерно, заботясь о ней. Девчонка не была мне другом. Но я следовал собственной морали. И она распространялись на нее так же, как и на всех остальных в этой тюрьме. Я был за нее ответственен, так что присматривать за ней было правильным решением. Да, продолжай говорить себе это, придурок.
Я не имел привычки заботился о том, живут или умирают здесь люди. Это зависело от них. Я просто следовал правилам и наказывал заключенных, когда это было необходимо. Я знал, каково это — привязываться к кому-то, а потом смотреть как их уничтожают. Каким бы невероятным это не казалось для ста процентов населения, но когда-то я был способен формировать привязанность к другим фейри. Вампиры были одиночками по своей природе, но, когда мы заботились, мы заботились сильно. Но это также означало, что, когда мы горевали, мы горевали вечно.
Эта работа гарантировала, что я никогда не подпущу кого-то близко к сердцу. Уединенный образ жизни был прост. Я мог замыкаться, выключаться и уходить без всяких усилий. Я знал, что могу прожить свою жизнь спокойно, не получая и не предлагая любви другим фейри до конца своих дней. Это не означало, что я был счастлив. Но это также не означало, что со мной что-то не так. Так что Даркмор подходил мне идеально. Почему я должен беспокоиться о ком-то из этих осужденных? Половина из них совершила преступления, от которых волосы вставали дыбом. А остальные были просто пиявками на теле общества, ворами и ничтожествами.
Проблема заключалась в том, что наблюдение за Двенадцать превращалось из работы в навязчивую идею. Сейчас я наблюдал за тем, как она сидела со своей стаей в
