Клеймо Солнца (СИ) - Анна Пауль

— Коди, послушай, это то, чем занимался ты. Что удалось узнать?

После моих слов он расслабляется, но тоска в глазах никуда не девается.

— Если я правильно помню, то по образцу цветка и пыльце биологический вид установить оказалось невозможно, однако примерно на шестьдесят процентов наблюдалось совпадение с фацелией из Водолистниковых.

Я согласно качаю головой, и Коди продолжает:

— При условии, что пыльца принадлежат цветку фацелии, сок содержит в себе зелёные хлоропласты, способные к фотосинтезу. Окружающее вещество представляет собой физиологический раствор, по структуре чем-то напоминающий кровь, только фиолетового цвета — насыщенную гемэритрином.

— Кровь? Гемэритрин? — повторяю я бессознательно.

— Да. Процент глюкозы достаточно высокий и, что ещё забавнее, один из образцов был назван «участком здоровой кожи». Я оценил юмор: эпидерму растения кожей в научном мире ещё никто не называл.

— В смысле? — пытаюсь ухватиться за суть, но всё равно не понимаю, к чему ведёт Коди. — Это и правда участок здоровой кожи. Человека, — добавляю я, когда друг подозрительно и недоверчиво прищуривается.

— Наверняка что-то напутали, — говорит он в ответ убеждённо, — потому что образец, может, и похож на эпидермис, но человеку принадлежать никак не может: строение совсем другое. Это же покровы растения, — произносит Коди так, словно озвучивает всем известную истину. — Иначе откуда там устьица? — задаётся он риторическим вопросом, но тут же о нём забывает: — Правда, странные какие-то: хлоропласты решили, что им следует быть бежевыми.

Коди усмехается, а я хмурюсь всё сильнее и вдруг говорю очень серьёзно:

— Это человеческая кожа. Определённо.

Сбитый с толку моим упрямством, друг говорит намеренно торжественно:

— Разве что человека-растения.

Он расплывается в широкой улыбке, ожидая, что я тоже оценю шутку. Только вот мне не смешно. Совсем.

— А что ты скажешь про образец с названием «кожа, которая начала исцеляться»?

— Ой, — отмахивается Коди, как будто тема ему внезапно надоела. Возможно, так и есть — после того, как я нагло проигнорировал его попытку пошутить. — Там вообще бред: человеческая кожа перемешана прямо с цветами. Я с таким никогда не сталкивался. Понятия не имею, откуда Ребекка взяла эти образцы, но они явно дефектные.

Внутри поднимается такая буря, что дышать спокойно удаётся с большим трудом. Мои догадки, подпитываемые словами Коди, — это не просто головоломка, которую я никак не могу решить, — это угроза разрушить то, во что верю не только я, но и многие люди, например, что у человеческой кожи не может быть строения эпидермы растения…

— Из всех образцов более ли менее понятен только участок обожжённой кожи, — продолжает Коди, не замечая, как меняется моё настроение. — Если речь идёт о человеческой, конечно, — с усмешкой добавляет он. — Но и то — с натяжкой. В образце нарушена выработка пигмента, задерживающего ультрафиолетовые лучи. Ожог явно солнечный, но при заданном переизбытке света кожа должна образовывать загар, а образец отличается светло-бежевым оттенком. К тому же, — вслух рассуждает Коди, а я всё больше и больше теряю связь с реальностью, — потом уже я выяснил, что образцы реагируют на солнечную энергию, подобно растениям, а на якобы человеческой коже они начинают восстанавливаться в тех местах, где прежде были какие-то ранки…

В одно мгновение у меня пересыхает во рту, и говорить становится трудно, когда я пытаюсь произнести:

— Что ты сказал?

— Вряд ли это важно, когда к вам идёт Счастливчик, — отрезвляет меня Коди и кивает в сторону двери, с места, где стоит мой друг, видно коридор.

Парень прищуривается, словно рассматривая гостя, когда я переспрашиваю:

— Алан?

Он кивает и смотрит на меня оценивающим и как будто разочарованным взглядом.

— Уверен, что речь идёт не о выгодной работе?

— Послушай… — начинаю я, но слов подобрать не могу, потому что думаю только о том, что генерал-лейтенант уже наверняка зашёл в кабинет к Ребекке.

— Дэн, — прерывает Коди. — Твоё право. Я не осуждаю. Честно, — тоскливый взгляд говорит, что как раз наоборот. — Я тоже, наверное, согласился бы и не сказал тебе, — он молчит, что-то обдумывая, а потом говорит: — Хотя нет, знаешь, я всё-таки хотя бы попытался дать и тебе шанс.

Открываю рот, чтобы ответить, но в этот момент на пороге появляется Ребекка и кивком головы велит следовать за ней. Не остаётся надежды, что Алан Джонс, правая рука генерала Бронсона, пришёл по делу к моей начальнице, а не ко мне. Под тоскливым взглядом Коди следую за Ребеккой, она пропускает меня вперёд, и я вхожу в кабинет. Дверь за моей спиной закрывается. Я мысленно отмечаю, что порог Ребекка так и не переступила.

Наши с Аланом взгляды встречаются, и его кажется таким же растерянным, каким, должно быть, выглядит со стороны и мой собственный. Генерал-лейтенант осматривается с видом человека, который определённо не знает, куда себя деть.

— Давно не встречались, — произносит он наконец и садится в ближайшее кресло.

В его движениях угадывается привычная вальяжность и самоуверенность, но этот кабинет словно накинул на плечи Алана тяжеленный, мокрый плащ, который сковывает его в движениях и не позволяет вдохнуть полной грудью. Лаборатории всегда сбивали с него спесь, ведь это совершенно чужая территория, а быть чужаком он не любит.

Я невольно усмехаюсь: видеть самодовольного Алана растерянным — не самое противное зрелище.

Услышав мой смешок, он подозрительно прищуривается.

— Ты всё такой же, — замечаю я мрачно, отвечая на его немой вопрос. — Гора мышц, а лицо доброе.

— Тебе бы стать моделью, а не военным, — с печальной усмешкой вспоминает Джонс слова, которые я однажды ему сказал. — Я помню. Как видим, тебе суровое лицо не помогло.

Уверен, что он просто хотел разрядить обстановку, но шутку не назовёшь удачной. Алан делает глубокий вдох и, словно смирившись с неизбежными неприятностями, встречает мой взгляд.

— Я пришёл, потому что также участвую в проекте, — сухо предупреждает генерал-лейтенант и чуть склоняется вперёд, словно присматриваясь ко мне, однако я не просто молчу — на моём лице не шевелится ни одна мышца.

Что должно было меня удивить? Правая рука генерала не отсохла и до сих пор приходит в движение, стоит Бронсону