Вороны вещают о смерти - Darknessia
Происходящее было похоже на сон, липкий и тревожный. Я принялась копаться в памяти, перечислять имена тех, на кого держала обиду. Какой бы человек ни приходил на ум — тут же вспоминала, что с ним или его семьёй произошло несчастье. Болезнь, гибель скота и урожая, тяжёлая травма или смерть. Я поморгала растерянно, не зная, что и думать, но потом вдруг вспомнила ещё кое-что.
— Но как же Зоряна? Она что сделала?
Матушка потупилась, стиснула в пальцах ворот епанчи, словно он душил ее. Седые тонкие пряди свесились на лицо.
— Это случайность. Я сделала подклад под входом в кузницу, чтобы выкованные там обереги не имели силы. Не думала я, что Бушуй пускает туда детей и женщин. Но потом заболел ребёнок, а ты взяла и перекинула порчу на сестру.
— Я…
— Знаю, знаю. Все равно виновата я, как бы горько ни было признавать.
Она вновь тяжело вздохнула, покачала головой. Никогда прежде я не видела ее настолько разбитой и подавленной, даже после гибели отца. Никогда прежде она не признавала своей вины и уж тем более не просила прощения. Будто совсем другой человек. Смерть меняет каждого. Не только того, кто умер, но и того, кто остался.
Я хмуро глядела на нее, хоть это и причиняло невообразимую боль. Слишком много откровений за раз. Но я должна была знать больше.
— Что насчёт подклада под нашим домом?
— А, да это пустышка! — с бледным смешком отмахнулась матушка. — Просто череп и немного соломы, чтобы отвести подозрения.
— Ты и наших птиц, и корову убила, чтобы отвести подозрения?!
Она равнодушно пожала плечами.
— Сработало ведь. Никто на меня не подумал. А вот если б ты со своими духами, Чернолесом и волхованием не связалась, то и на тебя не стали бы думать. Я знала, что рано или поздно кого-то да начнут подозревать, подклады искать. Тем более, жажду нечисти все сложнее становилось сдерживать. Так что я сделала все так, чтобы на Томиру подумали.
— За то, что она мне не помогла в тот раз, на реке?
Матушка прищурилась, скрипнула зубами. Взгляд стал холодным, а в голосе слышался яд и давняя обида.
— Уж как я удержалась и не сгубила ее раньше, сама не знаю! По молодости она была одна из тех, кто и в меня пальцем тыкал из-за цвета глаз. С возрастом они посветлели, и ведьма эта успокоилась, но снова песню завела, когда у меня рыжая дочка родилась. — Тонкие губы растянулись в злой усмешке. — Славно я ее проучила!
Хмурая и непримиримая — такой я узнавала ее. Даже будто бы полегчало оттого, что с ее лица сошло это непривычное и почему-то пугающее выражение смирения.
— Ладно Томира, но ведь с ней дети были, — с укоризной напомнила я. — Все могли погибнуть в огне.
— Да и поделом, — мрачно выплюнула матушка. — Думаешь, мне хоть кого-то жаль? Черна моя душа, давно черна. Ты, наверно, и не помнишь, как в детстве тебя задирали? Как за спиной шептались даже до того, как ты страннеть начала? Я помню каждого. Теперь все они получили по заслугам, все горе познали. Жаль только, не знают, за какие поступки расплачиваются.
Что-то сжалось внутри, заныло. Облегчение? Благодарность? Всю жизнь казалось, что матушка ненавидит меня, или, по крайней мере, равнодушна. Порой она говорила мне обидные слова, не подпускала близко, держалась холодно — и от этого было больнее, чем от насмешек других детей или презрительных взглядов взрослых. Но в этот момент мне вдруг нестерпимо захотелось простить ей все, броситься в объятия впервые за много-много лет.
Но я не собиралась этого делать. Ведь осталось ещё много чего другого, за что я не хотела её прощать. Стоит только вспомнить то тягучее отчаяние, с которым я прижималась к холодному боку мертвой коровы. Горько было от мысли, что все это лишь для отвода глаз.
— Ну а корову за что? Мы же с тобой почти всего лишились!
Матушка презрительно фыркнула, и желание обнять ее тут же испарилось.
— Именно поэтому. Что ты прицепилась к ней, это всего лишь скотина. Зато люди увидели, что мы пострадали от “колдовства” едва ли не больше, чем все остальные. Пройди все по плану, никто не подумал бы на больную женщину и несчастную девчонку.
— Ты хоть была больна, или тоже притворялась?
— Нет, хворь настоящая. Я держалась последнее время лишь благодаря злой воле, крови животных и твоему болотнику. Жаль, он не мог излечить недуг, помогал только боль ослабить. Нечисть захватила ослабевший разум, и в конце концов я стала лишь наблюдателем в собственном теле. Я закрывала ставни, чтобы не показывать тебе свою тень, запрещала смотреть в глаза, потому что не знала, в какой момент он решит явить себя. Но однажды волхв Рябина все понял. Увидел нечисть за моей спиной. Ты, наверно, и сама видела его. Мой злобный дух.
Она указала в темный угол под своим полком. Присмотревшись внимательно, я смогла увидеть, как тьма пульсирует. Что-то притаилось там, разрослось, словно плесень, и глядит на меня, наблюдает. Ждёт.
Вспомнились все те тяжёлые, неприятные сны, которые быстро забывались, но оставляли после себя чувство необъяснимой тревоги. Вспомнилось, как я задыхалась. Казалось, что-то давит на грудь.
Вдруг стало страшно. Я дернула плечами и отвернулась, чтобы отогнать наваждение.
— Он всегда был там?
— Да, — кивнула матушка, с ненавистью глядя во тьму. — Когда я стала терять власть, стал просачиваться из тени в Явь. Тянул твои силы, если я отказывалась подчиниться ему. Вот я и злилась. — Потом перевела на меня тяжёлый взгляд. — Нужно было тебе покинуть дом как можно скорее, а ты все медлила.
Я с негодованием всплеснула руками, совсем забыв, что все ещё держу топоры. Один чиркнул о печь, а другой о стену, заставив матушку вздрогнуть.
— И ради этого ты решила выдать меня за нелюбимого человека?
Она вздохнула. Снова на лице отразилась боль.
— Пойми, Огнеслава, все, что я делала, было ради тебя и твоего будущего. Я мечтала, чтобы у тебя была такая жизнь, какой никогда не было у меня. Ты работала с утра до ночи, особенно после смерти отца. Я видела, как тебе тяжело. Ну разве это жизнь? А став женой Яромира, ты перестала бы в чем-либо нуждаться. Никто не смел бы тебе слова обидного сказать.
Что-то подобное она уже пыталась до меня донести, но другими словами. Тогда это звучало как приказ,
