Кейт Тирнан - Вечная жизнь
Я окинула взглядом груду постельного белья.
— Да вы шутите.
— Ничуть, — лицо Ривер вновь осветилось неотразимой, не подвластной времени улыбкой. — А теперь беги в прачечную. И скажи спасибо, что сейчас зима и можно воспользоваться сушкой. Летом мы проделаем все это еще раз, но сушить будем на веревках. — Она махнула рукой в сторону двери, и я поплелась на холод, почти не видя, куда иду. Спасибо еще, что мне не придется кипятить всю эту груду вещей в котлах на улице!
Прачечная была обычной пристройкой возле школьного здания, в которой стояло семь промышленных стиральных машин и куча огромных сушилок. Войдя внутрь, я с проклятиями швырнула белье на пол и принялась сортировать его.
Однажды я тяжело заболела пневмонией. В легких у меня все хлюпало, я металась в жару и бредила. Обычный человек на моем месте давно бы умер — той зимой очень многие умерли от воспаления легких. Мои друзья собирались на Рождество в Швейцарию, а поскольку я была слишком плоха, чтобы ехать с ними, они оставили меня в одном немецком монастыре. Они вручили настоятельнице увесистый кошель и сказали, что его содержимого хватит на то, чтобы содержать меня, пока я не поправлюсь, или похоронить, если мне не повезет. У меня в ушах до сих пор стоит их двусмысленный смех.
Так или иначе, я прожила в этом монастыре два долгих месяца, и поверьте мне на слово — если вы не видели немецких монахинь образца конца XIX века, считайте, что вы вообще ничего не знаете о монахинях. Эти женщины были аккуратистками в какой-то запредельной, нечеловеческой степени. Я вам так скажу: если бы эти монахини пришли к власти, Германия выиграла бы Вторую мировую войну. Короче, очень серьезные были монахини.
Так вот, вся их монастырская педантичность была детскими игрушками по сравнению с тем, что творилось в доме у Ривер во время предрождественского праздника Большой Уборки. Теперь вы понимаете, какой это был кошмар?
Окна мылись изнутри и снаружи, стены обметались от пыли, комнаты пылесосились, подметались и мылись. Каждая кладовка, каждый шкаф и шкафчик разгребались, проветривались, мылись, приводились в порядок. Росла гора вещей, промаркированных для вывоза на гаражную распродажу, как только немного потеплеет. Это было совершенно не-вы-но-си-мо.
А больше ничего интересного со мной не происходило. Рейн держался от меня подальше, хотя норой я ловила на себе его взгляды. Нелл озаряла всех медовыми улыбочками, и я несколько раз видела их с Рейном, работающими вместе. Ясное дело, в это время она была сплошной поросячий восторг. Меня больше не посещали ни кошмары, ни видения, ни внезапные озарения. Жизнь вошла в свое русло и стала казаться нормальной, насколько нормальной может быть жизнь, повернувшаяся на сто восемьдесят градусов за шесть недель.
Однажды вечером, в разгар этой всеобщей очистительной истерии, я стояла в колено-локтевой позиции, отскребая проволочной щеткой каменные плиты на кухне. Хотите, поделюсь с вами своим и рассуждениями? Итак, каменные плитки — они из камня, правильно? Камням по определению положено быть грязными. Такова их чертова природа. Значит, пытаясь сделать их чистыми, я поступаю против их природы!
Разумеется, я не рассчитывала, что красота моих умозаключений может здесь кого-нибудь убедить. Поэтому продолжала скрести.
Думаю, одаренный свыше уборщик с многолетним опытом ухода за каменными плитками выскреб бы эту пантагрюэлевскую кухню часа за два. У меня пошел уже третий час, и сорок минут назад я начала обливаться потом. Я уже говорила, что бегло говорю на пяти языках, хотя зачастую использую устаревшие конструкции, и умею ругаться еще на трех?
Это умение пришлось как нельзя кстати.
Я изо всех сил старалась не радоваться исчезновению многомесячной въевшейся грязи и не испускать восторженных вздохов при виде тусклого натурального цвета камней, проступавшего, когда я вытирала тряпкой грязную воду.
— Идиотские кухонные чертовы камни, — тихо шипела я себе под нос. — Вот скажите, чем им плох линолеум? Просто и чисто. Простая, черт, влажная, черт-черт, уборка. Но неееееет! Им ведь нужно, чтобы было что скрести этой богом проклятой чертовой жесткой, вонючей щеткой.
Я собиралась продолжить этот высокоинтеллектуальный ход мысли, когда услышала, как задняя дверь в кухню открылась и снова закрылась. В последнее время я все время была начеку, поэтому села на корточки и прислушалась. Между задней дверью и кухней находился довольно длинный коридорчик с кладовками, шкафами, стеллажами и полками для хранения разного кухонного оборудования, которое нечасто использовалось в хозяйстве. Я услышала стук ног, сбивающих снег с обуви, потом шорох снимаемых курток.
Потом раздались голоса. Мужской и женский. Кто это?
Медленно и бесшумно я встала и взяла с магнитной ленты на стене один из больших кухонных ножей. Это оказался нож для разделки мяса, добрых двенадцати дюймов длиной и острый, как бритва. Конечно, любой нож бессилен против магии, но я все-таки почувствовала себя спокойнее. Снова опустившись на коленки, я засунула нож под нижнюю полку кухонного островка и прислушалась.
Потом закрыла глаза и заставила себя дышать медленнее. Постепенно мое дыхание стало тихим и размеренным. Мне казалось, что мой слух распространился по всему дому.
— Ты можешь! — с чувством говорил женский голос.
— Нет, — отвечал мужчина.
— Можешь! — повторила женщина. Узнавание пришло мгновенно, словно запах, донесшийся по воздуху. Это была Нелл. И Рейн с ней. Она хотела от него чего-то, хотела уговорить сделать что-то, на что он отвечал холодным отказом. Однако я сразу почувствовала, что он колеблется, словно не был до конца уверен. Скорее всего, Нелл тоже это чувствовала, поэтому продолжала натиск.
Я прислушалась, склонив голову к плечу, как в кино. Эти двое были полностью поглощены друг другом. Судя по всему, вопрос касался их двоих, и не имел никакого отношения к третьим лицам, включая вашу непокорную слугу. Насколько я могла судить, Нелл не просила Рейна прикончить меня.
Затем голоса стали тише, но я по-прежнему слышала страстность, звучавшую в интонации Нелл, и ее мольбу, которую она изо всех сил пыталась выдать за обычную просьбу. Мне показалось, что она была на грани истерики.
Надо сказать, я вообще чувствительна. Кроме того, кому из нас не доводилось вести этот унизительный разговор с объектом своей безответной любви, понижая голос, чтобы никто ничего не услышал?
Я открыла глаза, окунула жестяную щетку в ведро с мыльной водой и решила деликатно дать понять, что они тут не одни.
— Спу-у-у-у-у-стись вни-и-из, прекра-а-а-асная колесни-и-и-и-ца, — завыла я, стараясь вложить в эту песню всю горечь своего маленького невольничьего сердечка. — Приди-и-и-и, чтоб забрать меня домо-о-ой...[16]
