Поваренная книга волшебной академии - Лариса Петровичева
— Просперо Конти сказал, что у меня неплохо выходит стряпать, — сказала я. — Займусь стряпней. Увидела пару интересных рецептов на конкурсе.
Буду тренироваться, создавая новые блюда для Джона. Однажды он обязательно придет их попробовать.
Я готова была ждать. И знала, что дождусь.
Эпилог
Джон
Смерть похожа на бесконечный океан тьмы. Черные воды внизу, черные тучи сверху — хорошо еще не штормит.
Я качался на волнах и думал, что это, в общем-то, не так уж и плохо. Нет ни бесов, ни огня, ни пыток, о которых нам всегда рассказывали священники, запугивая паству адскими подземельями. Просто плывешь, и вокруг ничего нет, кроме негромкого плеска воды и твоих размышлений. Хотя, возможно, это и есть ад — невозможность выбраться куда-то еще.
Стоило мне подумать об аде, как появился Огастас — не призрак моего отца, не череп на полке, а нечто, похожее на воспоминание.
— Тебе было больно, малыш Джонни? — поинтересовался он. Я бы пожал плечами, да вот только не чувствовал их.
— Ты удивишься, но нет.
Огастас рассмеялся — смех прошелестел над океаном тьмы, растаял, и я подумал, что наверно все же угодил в ад. Хотелось света — хотя бы каплю.
— Шар Марутти называют милосердной смертью, — произнес он, и я ощутил едва уловимое жжение на месте горла, словно шар, который должен был поразить Майю Морави, все еще был там. — Он не причиняет страданий — просто берет и отнимает жизнь. О чем ты сейчас жалеешь, сын?
Я не знал. У меня почти не осталось эмоций — так, далекая тоска, едва уловимый отблеск каких-то ощущений. И снаружи, и в душе была лишь тишина. Но да, я жалел.
— О том, что больше ее не увижу, — признался я. — Ты был неправ, отец. Если бояться горя, то никогда не узнаешь счастья.
— Хочешь сказать, что ты узнал? — осведомился Огастас. Я вспомнил огоньки в глазах черепа и Майю, которая смотрела на него с восторженным ужасом. Где-то далеко-далеко плеснули крыльями снежные лебеди. Хорошо, что мы увидели их тогда.
— Да, — ответил я, и призрак заскользил прочь. — Да, отец, я был счастлив. Пусть недолго, но все-таки был.
В океане не было света, но было время — я знал, что качаюсь на волнах уже много дней. Это все-таки был ад — когда у тебя ничего нет, то душа начинает пожирать саму себя. Меня от этого спасали только тени воспоминаний: вот сконфуженная девчонка в форме доставщицы протягивает мне сердоликовую бабочку, вот отравленное яблоко катится из ее руки, вот наши долгие вечера на кухне за чашкой кофе с разговорами о добрых пустяках.
Это было то, что не позволяло мне сдаваться. Это было то, что делало меня живым даже в аду.
Я не сразу понял, что тьмы больше нет.
Океан рухнул куда-то в сторону, и все кругом залило светом весеннего солнца — оно било в окно так решительно и весело, словно создавало новый мир своими лучами. Я уже не лежал, а сидел, и был не тенью самого себя, а человеком из плоти и крови. Воздух был наполнен медовой сладостью цветущей черемухи, я чувствовал прикосновение одежды к телу и чьей-то руки к голове, и счастье, которое переполняло меня в эти минуты, было настолько огромным, что сердце пропускало удары.
Горло жгло — едва уловимо. Я откуда-то знал, что скоро это жжение пройдет — прикоснулся к нему, пальцы наткнулись на что-то липкое, и Модест воскликнул где-то за моей спиной:
— Тише, тише! Не спеши! Слышишь меня?
Модест вышел, заглянул мне в лицо через анализирующие линзы, и я даже смог улыбнуться. Жизнь расплескалась вокруг меня весенней синевой, и я никогда еще не чувствовал себя настолько счастливым.
— Я тебя даже вижу, — негромко ответил я. — Что случилось?
Линзы попеременно наливались золотым и розовым с проблесками красного — насколько я помнил, это означало, что травмирующее заклинание удалено, и со мной все в порядке: смогу встать с кровати и вести обычную жизнь.
— Что ты помнишь, тружище? — спросил Модест: убрал линзы, крепко взял меня за голову горячими ладонями, и по волосам словно ветерок прошел — еще одно изучающее заклинание.
— Шар Марутти на кулинарном конкурсе. Сразу после того, как я разоблачил Дастина. Как он, кстати?
Раз из окна так сильно пахло черемухой, то давно пришла весна — а значит, история Дастина уже подошла к концу. Я попробовал сесть поудобнее — удивительно, но у меня это получилось.
— Умер в Еленверском монастыре, — ответил Модест. Получается, Дастина отправили в ссылку: стены этого монастыря испокон веков служили тюрьмой для тех, кого нельзя было просто отправить на плаху при большом скоплении народа. — Официально это был сердечный приступ. Неофициально — заклинание Ночного червя.
Я понимающе кивнул. Повел плечами — тело слушалось меня так, словно я не лежал несколько месяцев деревяшкой. Хотелось встать, пойти куда-нибудь, снова ощутить себя живым.
Воспоминание о черных волнах под черным небом утекало из памяти, словно утренний сон. Я вернулся и не собирался больше терять ни капли жизни.
— Кто сейчас ректор? — спросил я, уже понимая, каким будет ответ.
— Я, — коротко ответил Модест с таким видом, словно собирался уступить мне кресло в любую минуту — да вот только я этого не хотел. — Джон, как только ты решишь… я временно занимайт должност и уйду, когда скажешь.
— Займи ее постоянно, — твердо сказал я. Шевельнул пальцами, пробуждая личные заклинания — по руке пробежали сиреневые огоньки. Магия проснулась во мне, наполняя тело новыми силами. — А я теперь хочу заниматься чем-то попроще. Возьму курсы, которые вела Анжелина… она ведь уехала?
Почему-то я в этом не сомневался. Анжелина наверняка успела выйти замуж за принца Тао — разумные люди не разбрасываются такими возможностями, а она всегда славилась своим несокрушимым здравым смыслом. Я спустил ноги с кровати, нашарил тапочки и подумал, что просто долго спал.
— Да, еще зимой, — ответил Модест и признался: — Я рад, что ты здесь, Джон. Я очень, очень рад.
Посидев, я поднялся и понял, что могу идти. Магия струилась во мне серебряными ручейками, я вернулся, и все теперь было по-прежнему. Моя академия, мои друзья и весь мир, который лежал за открытым окном — все это ждало, когда я сделаю шаг.
— И
