Бог смерти не любит яблоки - Алиса Чернышова
— Ойч, — пробормотала она. — Звучит…
— Знаю-знаю. Но ты действительно многому научила меня. Это забавно, но ты можешь с полным на то правом считать себя одним из идеологов нашего восстания. Не главным, конечно, но свою лепту твои идеи о внутренней свободе внесли, равно как и прочитанные мной с твоей подачи книги. Из наших встреч я почерпнул многое, том числе и в техническом плане.
Шок — это по-нашему.
— Я… я не была готова к таким новостям.
— Понимаю. Ну уж прости, на то они и откровенные ночные разговоры. Тебе уже, на самом деле, пора спать. Но я хочу закончить, благо осталось немного. Так вот… Я действительно идеализировал тебя, Ли. И не только во всех вышеперечисленных смыслах. Самое главное, чем ты для меня тогда была — мечтой и целью. Той, к кому я однажды вернусь. Солдаты ведь должны к кому-то возвращаться с войны, так? Это я, спасибо прочитанным с твоей подачи книгам, быстро усвоил. И для меня это была ты.
Она уставилась в потолок, потому что прямо сейчас едва ли могла выдержать его взгляд.
Меня не ждёт никто, кроме бога смерти…
— Ну да, это типичная история. Тут тебе даже не придётся оправдываться молодостью. Когда вокруг война, не та, которая на картинке в боевике, а реальная, похожая на непрекращающийся бессмысленный и беспощадный кошмар, многие мечтают, как и к кому вернутся. У солдат-мужчин на войне очень обостряется эта мальчишеская фишка — делить женщин на шлюх, мадонн и “своих парней”. И те, кто ждёт дома, всегда мадонны. Вне зависимости от реального положения вещей. Они больше символы, чем живые люди. Жди, дорогая, и я вернусь… Да, потом, когда герои возвращаются домой, этот образ рушится. Приходят бытовые дрязги, прячутся по углам тени почти неизбежных измен, ПТСР цветёт махровым цветом. Один чувствует, что не стоило возвращаться, другая — что вернулся кто-то другой… Кто-то это преодолевает, кто-то нет. Но проходят через этот период деконструкции символа все.
— Справедливо. Нас вряд ли можно назвать типичной ситуацией, впрочем. И у меня деконструкция символа произошла куда быстрее и экстремальнее, чем у прочих. Когда символ вдруг оборачивается реальной женщиной из плоти и крови, с которой вы смотрите друг на друга через прицел, когда каждый из вас готов предать другого ради высокой цели, места для иллюзий не остаётся.
Она прикусила щёку изнутри, чтобы не потерять контроль над собой.
— Ты прав, — шепнула она хрипло. — Больше никаких иллюзий.
— И я злился, — продолжил он тихо. Кончики его пальцев заскользили по её щеке. — Я упивался злостью. Я пытался убедить себя, что ты это выбрала, что ты меня предала, что ты не стоишь боли… Но время шло. Я обрёл свободу и власть, получил доступ к информации, смог устраивать свою жизнь по-своему. Победа восстания действительно много нам дала. Конечно, нам ещё пришлось бодаться с ЗС, которые под шумок рассчитывали стать властелинами галактики, и с вашими партизанскими течениями, и со сторонниками покойной Королевы, и с поклонниками идей Эласто — которых, будем честны, по сей день по Коалиции бегают толпы… Но по сравнению с тем, что было раньше, это казалось — до сих пор кажется — ерундой. Я смог поднять голову, стать хозяином самому себе, избавиться от проклятой маски… И по логике казалось бы, что мысли о тебе должны были отдалиться. Больше не воображать, что сказал бы тебе, больше не упиваться обидой — разве это не отлично звучит? И так оно в какой-то степени было. Я поймал себя на том, что чем дальше, тем меньше во мне оставалось сил на тебя злиться. Но им взамен приходило нечто иное. Я всё чаще начал думать о том, что тебе пришлось пережить. Думал о боли от потерь, о кошмарах войны, о том, как ты умерла — и я не смог тебя спасти. Ни от чего не смог спасти. Хуже того, я был оружием в чужих руках — оружием, которое рвало твой мир на части. Я не стану просить у тебя прощения…
— За такое прощения не просят, как ты справедливо заметил, — ответила она едва слышно. — Я тоже не попрошу.
— Не просят. Слишком высока цена, слишком много крови и смерти, чтобы просто сказать “простите” — и жить дальше. Оставим извинения для трибун и показательных посыпаний голов радиоактивным пеплом. Но ты должна знать: когда появился шанс на то, что ты всё же жива, я много чего по этому поводу испытал, сожаление и страх в том числе. Оплакивать мертвый символ проще, чем смотреть в глаза живой женщине, да ещё и следующей всюду за Агенором, как верный пёс. Девиз “Всё ради Гвады” и прочее. Но все эти чувства не шли ни в какое сравнение с облегчением и надеждой. Понимаешь?
— Не хочу понимать.
— Не беда, я всё же закончу. Я задолжал тебе эти слова. После всего, что сегодня случилось, мне это совершенно очевидно. Так вот, Ли, знай: если боги смерти, призраки, духи прошлого рождества или зелёные человечки действительно существуют, если они хранили тебя всё это время, то я отказываюсь верить, что это было проклятие. Я отказываюсь считать, что те, кто умер у тебя перед глазами, были более достойны жизни. В то, что они были менее достойны, не верю тоже, впрочем. Но интересные времена всегда жестоки, особенно — к молодым, полным страстей и идей. Впрочем… ко всем.
— Ко всем, — ей казалось, что в груди собрался огромный, тяжёлый ком.
— Я знаю, ты видела много смертей. И возможно, их было слишком много для той девочки, Лианы Брифф, которая хотела быть кибер-гонщицей, быть свободной и жить в вирте на собственной планете. Слишком много смертей, слишком много вины… Я понимаю. Из всех на свете, после всего здесь сказанного, у меня просто нет шанса не понять. Но Ли, пожалуйста, не добавляй больше к этой своей вине меня. Потому что, если хочешь знать, я готов этим твоим зелёным богам-призракам, или кто там, даже помолиться. Или принести пару жертв, или что они попросят — просто в благодарность за
