Незнакомец (СИ) - Стасина Евгения

Не теперь, когда в трёх шагах от меня кряхтит точная копия моего брата. Отчаянно извивается, наверняка тратя кучу сил на неудачную попытку выпутаться из пелёнки, и, краснея от напрасных потуг, грозится вот-вот истошно закричать…

– А если не захочу?! – наверное, так же истошно, как это делает его мать, проворно подскочившая на ноги и теперь с вызовом плюющая свой вопрос в моё спокойное лицо. – Если не дам тебе развод? Что тогда?

– Тогда передай Славке, чтоб оставался, – зыркаю на неё выразительно, а она бледнеет, хватаясь ослабевшими пальцами за завязки на  блёклой сорочке. – Не усложняй, Марин. Хуже от этого будет только тебе.

Бросаю холодно, и к выходу иду. В тишине, сдобренной лишь еле различимым писком крошечного человечка, до которого Марине сейчас никакого дела нет.  Она стоит, не двигаясь посреди палаты, а я отрезаю её от себя плотно прикрытой крашеной дверью. На этот раз навсегда. Прошлое в прошлом. Иначе настоящее не обрести.

Саша

Не жду я его. Не жду с той памятной ночи, когда на заснеженном крыльце роддома, в последний раз проводила его сутулую спину блеснувшим сочувствием взором. Не жду вот уже долгих семь дней, каждый из которых отчего-то провожу у окна. В одной руке телефон, молчаливый и оказывается совсем бесполезный, в другой меняющиеся пуговицы от моих однотипных блузок. Господи, ведь не жду, но всякий раз, когда тёмный двор подсвечивают фары чёрных автомобилей, непременно отрываю очередную заклёпку, как и все предыдущие оказывающуюся совершенно беззащитной перед натиском моих взволнованных пальцев. Напористых, нетерпеливых, и прямо сейчас смыкающихся на очередном трофее. На этот раз – перламутровая. Прячу её в карман, грустно улыбнувшись собственной глупости, и, аккуратно обогнув застывших в ожидании  людей, стену плечом подпираю.

Сегодня хотя бы есть на что списать чрезмерную нервозность. На этих вот посетителей, что выстроились в шеренгу вдоль забитых прилавков и теперь весело переговариваются, наблюдая за хлопотами моих кассиров: Юлька, в новенькой форме, со знанием дела выбивающая длинные чеки, и молоденький паренёк, только вчера принятый мной на работу. Бестолковый, ведь за последние двадцать минут мне дважды пришлось шпынять его за нерасторопность, но, хочется верить, легко обучаемый: непослушное облако курчавых рыжих волос, наконец–то, собрал в тугой хвост, путать названия ещё горячих фирменных пирогов перестал и теперь куда проворнее лавирует между сдобой и аккуратно нарезанными салатами…

Не верится до сих пор. В то, что Артур всё же сумел реанимировать моё дело, и что всё-таки справился с темпераментными сотрудниками, сегодня впервые на моей памяти так слаженно отработавшими добрые четыре часа – обед пережили, а одно это достойно похвалы!

–  Рано ещё расслабляться, – хотя  Волков, похоже, в этом вопросе со мной, как всегда, несогласен. Становится рядом, по-свойски поддевая меня плечом, и, уложив локти на внушительном животе, со знанием дела роняет:

– Это только начало, Саш, так что не надейся, что такой ажиотаж будет всегда. С твоими управленческими способностями очередь из покупателей –  это что-то из разряда фантастики, понимаешь?

– Нет, – поджимаю губы, воинственно подобравшись, а он хохочет, опять задевая меня плечом:

– Шучу. Удержаться не мог – последний день как-никак. Да и разорение, правда,  исключать ещё рано: дашь слабину, и вся эта троица опять сядет тебе на шею. По старой памяти. И уже никакие подарочные пончики ситуацию не спасут.

Ароматные пончики, щедро присыпанные сверху сахарной пудрой… Раньше могла похвастаться лишь их изображением на стене, а теперь с непередаваемым восторгом слежу за тем, с каким аппетитом их уминают дети. Смеются, пачкая носы белой сладкой пыльцой, и пока их мамочки ломают головы над ассортиментом представленной за стеклом выпечки, эти чумазые кнопки торопливо утирают рукавами. Довольные, а разве не об этом я когда-то мечтала?

– Спасибо, – касаюсь мужского плеча, на этот раз глянув на бесноватого повара с искренней благодарностью, и прежде, чем он кивнёт, лениво потянувшись к вешалке за своей неприлично дорогой курткой, вопрос не сдерживаю. – Куда ты теперь?

– А чёрт знает. Меня вроде никто не гонит, должность шеф-повара так и осталась за мной, а с новым руководством уже не то… Глеб же свою долю вот-вот продаст, – Волков тоскливо вздыхает, а я на свои руки пялюсь, на чём свет ругая себя за неуместное любопытство. Ведь стоит услышать знакомое имя,  они по привычке принимаются теребить краешек новенького пиджака.

Господи, и для кого наряжалась? Если людям до меня никого дела нет, а Ковалевский… Исчез и обо всех переменах в его жизни я узнаю вот так: словно между делом, на открытие обновлённого кафе, от человека, которого по началу всей душей недолюбливала. Недолюбливала, а теперь краснею, когда он участливо  касается моего предплечья:

– Не звонит?

– Нет, – мотаю головой, не сразу беря себя в руки, и прежде чем улыбнуться, опять на окно кошусь… Только зачем? Если за ним лишь снег, сегодня лениво усыпающий тротуар, да люди, что этот тротуар сапогами топчут? Ни знакомой тёмной макушки, ни чёрного сверкающего монстра, что так часто останавливался у моих дверей. Пусто, и пустоту эту уже ничем не восполнишь. Даже этими  крохами, что мне Волков даёт:

– Тяжело ему. Брат предал, Маринка, мать от таких новостей раскисла… Любой растеряется, а ты от него действий ждёшь. Тут время нужно.

На что? Хочу спросить, но кроме горькой ухмылки ничего выдать не в состоянии. Потому что чужие мы с Глебом: соседи, невольно столкнувшиеся друг с другом незнакомцы, чья встреча была необходима лишь для того, чтобы решить эту мудрёную головоломку. Теперь виновник найден, а вместе с ним найдены и те чувства, которых я совсем не напрасно опасалась. Чувства к жене, которые, вполне возможно, куда сильнее, чем беспамятный Глеб Ковалевский мог себе представить; сильнее благодарности, что он ошибочно принимал за интерес ко мне. Опомнился и теперь предпочёл никогда не преодолевать эти чёртовы двести километров, ведь так?

Хмурюсь, нервно теребя очередную пуговку на блузке, а Волков неловко  меня к себе прижимает:

– Ты тут не кисни давай, – подбадривает неумело, чересчур сильно жамкая моё плечо, и растерянно бродит глазами по собравшемуся в зале народу, похоже, теперь куда сильнее обычного мечтая убраться из шумного зала. Чтобы сопли мне не подтирать. – Знакомых-то позвала?

– Подругу, семью, – киваю, в сторону всё того же окна, взгляд сквозь которое не приносит мне ничего, кроме привычного разочарования и, с трудом выбравшись из медвежьих объятий, деловито руку ему протягиваю. – Прощаться пора?

Ведь уговаривать его остаться бессмысленно, а от постоянных понуканий, брошенных не терпящим возражения басом, даже у меня мурашки по спине бегут. Потому и гляжу с надеждой на его огромную сухую ладонь в это самое мгновение, наконец, коснувшуюся моей.

– Пора. Только давай уж без слёз… Сама понимаешь, задерживаться дальше здесь не могу. Уровень у вас не тот, да и аура неблагоприятная, – смеётся, опять слишком сильно пожимая мои бедные пальцы, и вот уже перебрасывает через плечо свою верхнюю одежду. – Через год загляну. Продержишься?

– Надеюсь, – смеюсь, пока он с трудом влезает в рукава и, кивнув на прощанье, до самого порога не отпускаю из виду широкую спину.

Конец. Ворвался как гигантский торнадо, а ушёл скромненько, как летний ветерок, способный разве что пылинку от земли оторвать. Наверное, именно эта пылинка и попала мне в глаз, иначе с чего бы ему слезится?

Не узнаю уже, ведь Петрова тормозит рядом и один в один, как Волков парой минут назад, пихает меня локтем аккурат в бок.

– Ну вот! Как оборванка теперь… Саш, тут же людей битком, неужели нельзя поаккуратней?

Хмурится, недовольно зыркнув на торчащую из моей блузки нитку и, вот уже закатив глаза, подталкивает меня к дверям отремонтированной коморки, что с лёгкой руки всемогущего Артура переделали в комнату отдыха.