Хозяйка собственного поместья - Наталья Шнейдер
А для барской дури и такой сойдет, поняла я. Но вслух говорить не стала, только хмыкнула про себя — много Василию придется еще пообтесаться, прежде чем при всех князю служить. Поблагодарив парня, я снова отправилась к Алексею, в этот раз за пояснением, как этакое сооружение крепится. Оказалось, что стержень вдевается в металлическую же петлю, приделанную к карете. Не удержавшись, я спросила, для чего нужна эта штуковина: свечи, пусть даже вставленной в фонарь, не хватит для освещения дороги.
— Чтобы, когда баре ночью домой с балов да из гостей возвращаются, края кареты издалека видны были и кучера загодя отвернуть могли, — невозмутимо сообщил мне Алексей.
Все это, конечно, было очень интересно, но никак не решало мою задачу. Не требовать же отодрать от кареты держатель и приколотить его к стене будуара прямо сейчас? И второй — в спальню? Да и я не была уверена, что смогу протянуть магический «фитиль» между собой и миниатюрной «шаровой молнией» на несколько метров, и потому любое стационарное сооружение теряло смысл.
Подумав, я спросила, нет ли в доме столяра, и услышала, что столяр у барина один, и тот в усадьбе, а на разный мелкий ремонт и садовника хватает.
Я глянула на часы: детское время еще не вышло. И все же беспокоить садовника не стоит, мало ли, вдруг у него тоже на барыню зуб. Попробуем другой вариант.
Я вышла во двор через черное крыльцо. Звезды в переплетении веток были яркими-яркими, куда ярче, чем обычно в городе, — вон даже Млечный путь просвечивает между двумя кронами. В городе, где жила раньше, я ни разу не смогла его разглядеть.
Я хмыкнула про себя: чему я удивляюсь, в самом деле. В том городе никогда не бывало темно. Окна, уличные фонари, вывески… Здесь же мрак развеивал лишь фонарь над крыльцом черного хода. Стоило мне спуститься со ступенек и выйти из круга желтого света, ничто не мешало разглядывать небо. Наверное, какие-никакие уличные фонари здесь водились, но дом и густые кусты вдоль забора надежно ограждали от них сад.
Покрутив головой так и этак, я снова зажгла шарик, скатила его с ладони в фонарь. На всякий случай оставила дверцу чуть приоткрытой — кто ее знает, эту магию, вдруг она тоже материальна и стекло отгородит ее.
Светил усовершенствованный фонарь не хуже фар. Если прицепить его на карету — не испугаются ли лошади? И не ослепит ли он встречных возниц?
Пока я размышляла об этом, дошла до каретного сарая. Оказывается, на нем тоже висели фонари, только сейчас они не горели. В самом деле, чего масло или свечи просто так жечь, вот соберется куда барин, тогда и свет пригодится, все подготовить для поездки.
Под крышей сарая едва светилось слуховое окно.
— Петя. Петр! — окликнула я.
Скрипнуло, дверца, под которой стояла лестница, отворилась. Петр сощурился от света, качнулся вперед.
— Стой! — испугалась я.
Не хватало мне к обожженной еще и переломанного. Но Петр замер в дверном проеме, глянул вниз.
— Какая с… зараза лестницу утащила?
— Я утащила, — хихикнула я.
Когда Дуня сказала, что Петра поселили с Герасимом, кучером барина, в мансарде каретного сарая, я и предположить не могла, что лазить туда придется по приставной лестнице. Но девушка утверждала, что устроили его хорошо.
— Простите, Настасья Пална, не хотел…
— Брось, — фыркнула я. — Лучше скажи, нужно о чем-то для тебя похлопотать? Постель там, печка…
— Да что вы, Настасья Пална, меня тут не хуже, чем у вас, устроили. Лавка, и тюфяк мягкий, и печка есть. Кормят нас с Герасимом с другими дворовыми слугами, похуже, чем у вас, но грех жаловаться. Так вы зачем пришли-то? И что это в руках у вас такое чудное?
— Каретный фонарь, — пояснила я.
— А чего ж он сияет так?
Я проигнорировала вопрос, спросила сама.
— Можешь для него подставку соорудить, чтобы не на стену вешать, а на стол или на пол ставить?
— Дело нехитрое. Как скоро нужно?
— Да, пожалуй, и не к спеху. Если завтра заняться будет нечем…
— Где ж это видано, чтобы у Виктора Александровича дворне заняться нечем было? — хмыкнул он.
— Поняла. Тогда завтра я скажу ему, что дала тебе работу. До вечера сделаешь?
— Да быстрее сделаю.
Кивнув, я убрала магию. Проморгалась, привыкая к темноте. Чтобы подать фонарь Петру, пришлось встать на цыпочки.
— Завтра сделаю, — повторил конюх. — Еще что-то надобно?
— Нет, спасибо, отдыхай.
Дверца захлопнулось, стало совсем темно. В ушах зазвенело. Магическое истощение, так его и разэтак, опять я не рассчитала силы. Похоже, с идеей электрического освещения придется попрощаться.
Я закрыла глаза, привыкая в темноте. Показалось мне или в самом деле кто-то шагает по мягкой земле? Прежде чем я успела задуматься, могут ли слуги бродить по саду в эту пору, мою талию обвили руки и чужие губы накрыли мои, глуша вскрик, что вырвался у меня от неожиданности.
Вот только вместо царапок отросшей за день щетины мою кожу щекотнули мягкие усы.
Я сжала зубы, пытаясь укусить, но он успел оторваться от моих губ. Притиснул меня к себе, вдавив лицо в сукно куртки. Шерсть царапнула, запах табака ударил в нос, заставив скривиться.
— Настенька... — горячо зашептал он мне в ухо. — Любовь моя, жизнь моя... Как только узнал, что ты в городе, помчался, хоть одним глазком взглянуть, хоть тень в окне увидеть!
Красиво поет, зараза. Понятно, почему Настенька повелась, на контрасте-то с показной сдержанностью мужа. И Марья осталась дома, некому было снять лапшу с ушей девчонки, еще не сумевшей набить собственных шишек и понять, что судить о человеке нужно не по сотрясению воздуха, а по конкретным делам.
— А тут ты, — продолжал он, — как будто почуяла, а может, и правда почуяла, что жду тебя. Может, растаяло сердце твое...
Ага, размечтался!
Зайков — теперь я была уверена, что это он, — наконец убрал ладонь с моего затылка. Но только я успела вздохнуть, схватил за подбородок, приподнимая мое лицо. Начал наклоняться к моим губам.
— Пошел ты...
Я дернулась, клацнула зубами, пытаясь цапнуть его за нос, но промахнулась — он отдернул голову.
— Все такая же неласковая. Настенька, да что ж ты мне всю душу вымотала!
На
