Алия Шакирова - Реванш у смерти
В какую-то минуту испытала невесомость… даже немного оторвалась от земли…
Охваченная удивительными впечатлениями, распрямилась, вытянув длинную шею… Взмах около лопаток… еще и еще. Побежала, чувствуя, что босоножки едва касаются травы. Вперед! Не оглядываясь! До боли в груди заглатывая ветер свободы, бьющий в лицо, развевающий… длинные усы, поддерживающий, благодаря парусам за спиной, созданным матерью-природой…
Что есть мочи рванула навстречу воле… Безграничной, как полет, легкой, как перышко.
Разгонялась все больше, оставляя позади суету прохожих, снующих по дневному городу, подобно муравьям, лишь изредка подставляя лица щедрому летнему светилу.
Люди не замечали меня — накрывшись энергией аджагара, мы перемещаемся в ином пространстве. Сама до конца не понимаю этого момента. Точно мы существуем в другом измерении, видя, слыша творящееся на Родине, но не соприкасаясь с ним.
Святейшество пояснял, что восьмимерные создатели одарили некоторых из нас пятимерной аурой, в противовес четырехмерной планете, где я родилась.
Именно благодаря такому биополю умудряемся перемещаться по мирам, наблюдать энергии, получать информацию из космического источника.
Осторожно водя кистью по макушке Тарелла, опускаясь на мускулистую шею, вдруг отчетливо вспомнила свой невероятный полет. На грани реальности. Подаривший независимость, когда чудилось — весь мир на ладони, только протяни руку — и он твой, единолично и безраздельно!
Поймав мое настроение, кот опустился на пол, подставляя спину. Сесть? Остановилась в нерешительности, глядя как перекатываются под лоснящейся шерстью волны мускулов. Кан повел головой, будто спрашивая:
— Ну и что медлишь?
И правда, почему? Хоть ненадолго забыть о тоске, разрушающей душу изнутри, ежеминутно режущей на куски, сжимающей ребра невидимыми тисками, камнем ложащейся на сердце. Отрешиться от забот и просто жить… Разве я не заслужила хотя бы крошечную передышку?
Осторожно забралась на спину зверю, обхватив шею руками.
Тарелл поднялся очень плавно и вдруг прыгнул. Еще раз, еще и еще!
Вот мы уже несемся по поселку, навстречу лилово-сиреневому костру, плавно затухающему у горизонта. Сложно описать впечатления. Движение на грани парения и бега, очередное испытание невесомостью. Секунда — и окружающий пейзаж далеко позади, а впереди — притихшая перед закатом опушка леса, с густой челкой древесных ветвей. Сказка и только.
Не останавливаясь, мохнатый скакун врывается в чащу…
Запахи… запахи… запахи. Они повсюду. Казалось, еще недавно была слепой, но счастливо прозрела и, раскрыв рот, любуюсь радугой.
Кора деревьев источает терпкие нотки, цветы — пряные, сладкие, трава кружит голову ментоловым привкусом. Тарелл двигается так, что ни одна ветка не задевает меня. Ловко, быстро, грациозно. Черный кот прекрасен. Да, машина для убийств, возможно, рвавшая людей на куски… Бр-р-р… Не хочу и думать о таком. Но великолепие, в сочетании со скоростью, изяществом восхитительны. Прижимаюсь к зверю, заработав новое довольное урчание.
Впереди разинул пасть внушительный овраг, оскалившись трухлявыми пнями. Не замедляясь, кан прыгает… Каменею, сильнее прильнув к горячему телу, натянувшемуся, словно тетива лука. Мы перемахиваем глубокую земляную бездну и, не дрогнув, приземляемся на краю.
Еще недавно хранила уверенность, что на кошке жутко неудобно — шерсть скользкая, при малейшем шаге тело ходит ходуном… Где уж тут усидеть?!
Однако, подшерсток людоеда полностью сводит на нет гладкость длинного ворса. То ли Тарелл нарочно контролирует позу, то ли секрет в его человеческой половине, но спина кана почти статична во время бега.
Каталась на лошади, в детстве. Но это совершенно иное — не качает, не трясет. Каждое движение стремительное, но мягкое… Будто мы совершенно обтекаемы. Каждое приземление почти неощутимо — ни толчка, ни рывка.
Ветер осатанело свистит в ушах, когда зверь отрывается от земли, на секунду сверху обрушивается воздушный душ, когда стальные лапы вновь смыкаются с твердой почвой.
Пышущий огнем кот подо мной… Только прижмись — и получишь необходимое как кислород тепло. Увы! Нам, полурептилиям, ничего не остается, кроме как уповать на жар млекопитающих. Так здорово наполняться им, пропитываться, опять и опять потирать ладошки, наслаждаясь новой температурой.
Скачок, еще скачок. Движение захватывало. Взлет, посадка, непроглядные веера кустов расступаются, признавая нашу победу… Дух захватывает от открывшегося великолепия.
Перед нами водопад, впадающий в небольшое озерцо. Отвесная горная гряда, где-то мучнисто-белая, где-то — оранжевая, посеребренная пыльцой лунного сияния, мерцает, точно ограненный алмаз чистой воды. Пять хребтов этой породы — эдакий зачарованный дворец хозяйки Медной горы.
Так вот какое сокровище надежно скрывал от назойливых глаз дремучий лес, вершинами деревьев пронзающий угольное небо!
Хрустальная влага со звоном падает вниз, сливаясь с неглубоким прозрачным водоемом.
Не тормозя, кан с разбегу ухает в пенистый поток. Прохладная вода заставляет ежиться, покрыться мурашками. Вот придурок! Я же не оборотень! Замерзну, как нечего делать! Что там замерзну — обледенею! Не успела додумать сочные ругательства, как очутилась в горячих руках… Тарелла. Уже в человеческом обличье.
— Говорил же, со мной не застудишься, — выпалил он в мое возмущенное лицо. Схватил и окунулся. Ледяной душ, опаляющий огонь тела кана — немыслимый контраст. Прижав меня к груди Тарелл вынырнул, мгновенно прогрев до кончиков пальцев.
Не говоря ни слова, разорвал на мне мокрую одежду, отшвырнув прочь. Было жутко неловко ощущать себя в объятиях нагого мужчины в костюме Евы. Дико хотелось прикрыться. Увы, нечем. Спрятала глаза. Людоед усмехнулся.
— Сложно с тобой. Запахи не особо чуешь, настроения не понимаешь, — пробурчал задумчиво. — Попробуй! — резко притянул к груди. Забыв о неловкости ситуации, втянула ноздрями воздух. Слабый аромат, сходный с запахом прогретой солнцем хвои ударил в голову. Эйфория, безраздельное счастье оглушили. Запоздало пришла информация. Феромоны Тарелла позволили мне испытать его эмоции. Неистребимый восторг, первобытный, почти животный, помог расслабиться, забыть о собственной неприкрытости.
Впервые в жизни взгляд приковали губы мужчины. Жесткие, рельефные, манящие звериной чувственностью, налившиеся кровью, резко контрастирующие с загорелой как у индейца кожей. Не заметила, когда Тарелл успел выйти на берег.
Резкое, прерывистое дыхание кана вновь оседало на коже ласкающим паром. Грудь спутника ходила ходуном, ноздри раздувались, волосы распушились, и не только на голове. Каны не очень волосаты — это вам не верберы с густой порослью на шее и даже спине, странно напоминающей лошадиную гриву, спускающуюся по линии позвоночника. Увидела, когда Беарн наклонялся над раненой Стеллой. Редкий пушок, почему-то очень светлый, на груди и руках Тарелла вздыбился. Потемневшая радужка почти слилась с расширившимися зрачками. Впервые за наше знакомство воочию увидела, как эти угольные точки преображаются в большие круги, напоминая о волнах, расходящихся от брошенного в воду камня. В следующий миг темно-синее кольцо вокруг резко чернеет.
