Сесилия Ахерн - Волшебный дневник
Однажды вечером Артур и Розалин вновь поругались. Я слышала, как Артур сказал: «Больше не могу». С этими словами он помчался в мамину спальню и оставался там минут пятнадцать, пока Розалин подслушивала под дверью. Мне не удалось узнать, о чем они говорили.
По воскресеньям я все дни проводила в постели. Конечно, мне было слышно, как гудела машина сестер, которые звали меня к себе, но я оставалась неподвижной. Я даже не поворачивалась к окну. Мне хотелось от всех спрятаться. Может быть, мне следовало как-то связаться с Маркусом, например написать ему письмо? Но что я могла написать? Конечно же я сожалела о том, что подставила его, но этого вряд ли было достаточно.
В один прекрасный день прикатил мебельный фургон с вещами, которые оставались на складе, принадлежавшем мужу Барбары. Я видела, как их переносили в гараж, но совсем ничего не ощущала. Эти вещи больше мне не принадлежали. Они принадлежали девочке, которая жила в дублинском доме. Но та девочка осталась в прошлом. Теперь я сама не знала, кто я такая. И я опять заснула. Меня разбудил звонок в дверь. В очередной раз пришла сестра Игнатиус. Она выказала необычную настойчивость. Поначалу мне казалось, будто она старается быть дружелюбной, потом она перестала скрывать озабоченность, но в тот день она как будто взбесилась. Из спальни я слышала ее голос. Какое-то время я не могла разобрать слов, но потом сестра Игнатиус едва не разоралась.
— Ты долго собираешься (неразборчиво неразборчиво) врать ей, чтобы она считала себя виноватой, а бедный мальчик (неразборчиво неразборчиво)?..
Несколько неразборчивых слов.
— Скажи ей, чтобы она пришла ко мне! Неразборчиво, неразборчиво. Дверь захлопнулась. Я выглянула в окно, стараясь держать голову поближе к подоконнику и не показываться наружу, и увидела, как сестра Игнатиус в цветастой юбке и кофте, опустив голову, идет прочь. У меня упало сердце от жалости к ней, но в то же время, как ни странно, мне стало немного легче. Она сказала Розалин, что я не должна чувствовать себя виноватой. Может быть, она всетаки простила меня? При одной мысли об этом я воспряла духом. Она подала мне надежду, заставила думать, что я переигрываю, тогда как на самом деле должна извлечь урок из происшедшего и жить дальше.
Ночью мне не спалось, то есть я не могла ни на минуту уснуть. Намучившись вволю, я достала изпод половицы дневник и стала ждать, когда в нем появятся слова и фразы, в надежде, что, игнорируя его, я не потеряла его насовсем. Когда же слова наконец появились, я села на кровать и стала читать.
22 июля, среда Сегодня позвонила Маркусу. Нашла его имя в телефонной книге. В Мете не так уж много Сэндхёрстов. Оказалось, что его отец знаменитый юрист и у него большая фирма в Дублине. Неужели мой звонок мог прибавить Маркусу неприятностей? Я ждала, что сначала мне придется говорить с его родителями, но на звонок ответил женский голос, звучавший вполне официально, и потом меня сразу соединили с Маркусом. Едва он узнал меня, как пришлось просить, чтобы он не бросал трубку. Убедив его не делать этого, я не знала, что еще сказать. Поэтому я просила и просила прощения, пока он не остановил меня. Он сказал, что все обвинения сняты. Почему же меня не поставили в известность?
Не поставили.
Я спросила о том, как его папа сумел этого добиться, и он не мог поверить, что я спрашиваю об этом. Он сказал, что у меня намного больше проблем, нежели он думал, если я ничего не знаю. Потом он пожелал мне всего хорошего и положил трубку.
Какого черта он имел в виду? Чего я не знаю?
На другой день я позвонила Маркусу, нервничая гораздо меньше, так как знала, что не нарвусь на его отца. Все прошло как по-написанному, разве что я не стала спрашивать, как его папа добился снятия обвинений. Всю ночь я только об этом и думала, но ничего не надумала. Ответа я все равно не получу. Просто он бросит трубку.
23 июля, четверг Прежде чем отправиться в постель, я довольно много времени провела с мамой. Она что-то напевала себе под нос. Не знаю, что это было, но мама улыбалась. Я сказала, что у меня кое-что есть для нее, и вынула из кармана стеклянную слезинку, которую положила на столик около кровати. Едва завидев ее, мама умолкла. Она легла на кровать и повернулась к стекляшке лицом, чтобы не упускать ее из виду. И долго не сводила с нее взгляда.
— Прелесть, правда? — спросила я.
Мама перевела на меня взгляд, холодный взгляд, так что я инстинктивно отпрянула, а потом вновь стала смотреть на стеклянную слезинку. Мне показалось, будто ей обидно из-за нее, и протянула руку, желая забрать стекляшку. И мгновенно ощутила прикосновение маминых пальцев. Ей не обидно присутствие стекляшки, с изумлением поняла я, и оставила безделушку у мамы.
Ночью, когда я уже крепко спала и видела во сне свидание с Маркусом в тюрьме, чья-то рука легла мне на плечо. Так как в моем сне действие происходило в тюрьме, то я решила, что это рука охранника, однако, мгновенно очнувшись, я увидела рядом со своим лицом мамино лицо, и ее нос почти касался моего носа. Мне удалось подавить рвавшийся с языка крик.
— Где ты взяла ее? — прошептала она мне на ухо.
Так как я еще не совсем проснулась, то не сообразила, о чем она говорит. Это могли быть и книжка-дневник, спрятанная под половицей, и пачка сигарет, лежавшая в шкафу.
— Слезинка, — прошептала она с неожиданной настойчивостью.
Если честно, то я испугалась. Мне показалось, что я опять, пусть с опозданием, попала в беду из-за визита к матери Розалин. Так как я еще не совсем проснулась, о чем уже было сказано, то очень испугалась маминого прихода в мою комнату — да еще с расспросами — посреди ночи. Время от времени до меня доносился скрип пружин на кровати Артура и Розалин, а я словно окаменела от непонятного ужаса. И, что было, то было, я солгала. Сказала маме, что нашла стекляшку за домом, что она мне понравилась и я взяла ее себе.
Еще когда я говорила это, мне стало понятно, что изменилось в маме, помимо ее желания задавать вопросы. В ее глазах зажегся свет, и она снова стала прежней мамой, которой мне очень не хватало. Однако этот свет я запомнила лишь по одной причине: он погас, едва до мамы дошел смысл моего вранья. Вновь ее глаза сделались тусклыми, пустыми, безжизненными. Это я убила то волнение, которое вернуло ее к жизни. Я плеснула водой на огонь. Потом мама бесшумно оставила мою комнату и вернулась к себе.
Открылась дверь в комнате Розалин. В коридоре послышались шаги. Розалин заглянула ко мне. Длинная ночная рубашка буквально сияла белизной в лунном свете. Несколько минут она допрашивала меня насчет открывавшейся и закрывавшейся двери, но я все отрицала. Потом она долго, не произнося ни слова, смотрела на меня, словно пытаясь решить, говорю я правду или лгу, кивнула и закрыла дверь. Я вновь услышала, как заскрипели пружины, после чего в доме воцарилась тишина.
