Рыцарь и его принцесса (СИ) - Дементьева Марина

Убедившись, что труды мои не пропадут напрасно, и что Джед себе не враг, помалу я успокоилась и наслаждалась послаблением. Незаметно Джерард перенимал заботу обо мне, как прежде я отдавала ему всю себя.

Он хорошо знал, что делал, терпеливо возвращая себе прежнюю силу — похоже, сказывался прежний опыт. Хоть я и не обладала даже малой толикой умений его бывших врачевательниц, как видно, ото всех невзгод они его не ограждали, предоставляя возможность испытать на себе все прелести вольной жизни, — да я это видела безо всяких рассказов, по его телу, что говорило мне, как карта. Некоторые раны срослись и хуже новых — не всегда сидхе помогали воспитаннику своим волшебством, а, быть может, не всегда он сам принимал помощь с Той Стороны.

Однажды я спросила его об ожогах, что остались почти не видны, лишь как отметины более светлой и тонкой кожи. Едва ли это было делом рук дуболомов ард-риага, что действовали не столь изощрённо. И укрепилась во мнении, что диакона заслуженно оставили на откуп сидхе.

— Диакон мнил себя учёным, — с усмешкой разъяснил Джед, когда я провела рукой по шрамам. — Ему непременно желалось испытать народное суеверие — правда ли, что сид жжёт железо.

Я нахмурила брови, с возросшим вниманием разглядывая следы от ожогов.

— Но ведь ты же не сидхе!

— Я — человек, — поспешно и горячо возразил он. — Почти…

— Но так отчего же… — Я выразительно замолчала, предпочтя упустить из внимания это невольное «почти».

Джед криво усмехнулся, протягивая руку за снятой рубахой. И ёмко ответил:

— Калёное железо равно жжёт всех.

Поначалу он всё больше кружил около нашего жилища, теперь же уходил и на дальние расстояния, с каждым разом всё дальше, хоть рана и не давала о себе забыть, проявляясь хромотой. Джед наказал не ходить к месту последней стычки, я и сама понимала, что зрелище там ужасающе. Вскоре узнала, зачем он туда возвращается.

— Хоть так, а всё же лучше, чем валяться под кустом, — сказал он как-то попросту, щуря волчьи глаза на закат. — Я привык думать, что когда-нибудь так же свалюсь в какую-нибудь яму, и оставалось надеяться, что мимохожая добрая душа не поленится погнуть спину.

Он оказался милосердней меня, соорудив последнее пристанище для всех, без разбору, и для тех, кто отводил предназначенные ему удары, и тем, чьи удары достигли цели. А, может, не милосердней, а наделённым некой непостижимой для меня мудростью: оказать последнюю услугу всякому, кому злая судьба назначила окончить дни не в своей постели, и так, быть может, кто-то другой, чей срок ещё не вышел, возвратит добро безвестному бродяге.

То, что мертвецы оказались забыты сильными мира сего, наводило на тревожную думу — чем-то заняты они, уж не взаимным ли истреблением? Победители погребают своих мертвецов, но где же они, победители? И не только ли здесь появились безымянные могилы?

Джерард уже вполне окреп, и мы могли отправиться в путь, но способности идти не всегда достаточно для странствия, нужна ещё и цель. Цели я не знала, как не ведала того, что происходит в мире вне стен нашего приюта. Грызут ли ард-риаг и риаг Мередид со сторонниками друг другу глотки? Здрав ли риаг Гвинфор и Грайне? Что со Стэффеном, и с ним ли Блодвен и Нимуэ? Ответов не было, но мысль о том, что нет худа без добра, принуждала задуматься. Пока мы исчезли для всего мира, не случай ли это для того, чтоб исчезнуть для него наверняка? Исполнить давний замысел, бывший прежде лишь бесплотной мечтой: уйти далеко-далеко, туда, где не знают наших лиц и имён, туда, где не достанет вражий подсыл и обессилеет злое колдовство? Я догадывалась: Джерард думает о схожем, вслушиваясь в лесные шорохи, подолгу глядя куда-то, сквозь путаницу чащоб и болотное марево.

Время, располовиненное на осенние дни и ночи, по капле прибывало к ночам. Нити дождей связали небо и землю, набрякшую, разлившуюся речными поймами, болотной хлябью. Дожди висели распустившимися струнами арф, и меж ними запутывалась снежная россыпь.

Однажды вечером засиделась допоздна; воздух посерел, густые туманы наползали от болот, обнимая белыми руками, скрадывая звуки, мороча зрение видениями потусторонних образов, оживляя тени, заставляя деревья изменять формы, появляться то ближе, то дальше, закручиваясь причудливыми водоворотами.

Капли глухо ударяли о крышу, но в дому было сухо и натоплено, пахло снедью и душистым деревом, смолой и сухостоем. Джерард залатал щели, починил дверь, и она отворилась бесшумно, выпуская меня и облако живого тепла, что со спины обняло за плечи.

Джед, как и в первые отчаянные ночи, спал беспокойно, разметав руки.

Оторвавшийся туманный клок подкатился вблизь, протёк меж деревьев, от которых остались лишь сивые тени с редкими подпалинами от горящего в доме огня. Огонь сжался в плотно скатанный клубок, прибился, как от сильного ветра, но ветра не было, лишь дуновение, уже по-зимнему ледяное.

Туман оказался вровень с куст боярышника, и не туман это был, а невиданной величины гончая, той породы, что нынче уж не найдёшь ни за какую плату. Я ясно видела её: мощную грудь, серебрящуюся шерсть, что развивалась на длинные шёлковые пряди, высокие с плотно подобранными лапами ноги охотницы и рубиново отблескивающие глаза, но видела и тёмный клуб ветвей за нею; гончая оставалась призрачной, точно была одновременно на этой и Той Стороне, от двойственности и зыбкости этой проявившись в мире явном не вполне.

Гончая смотрела прямо на меня, долгим взглядом наделённого разумом существа, смотрела не шевелясь, лишь светлая шерсть её едва колыхалась болотной травой от некоего нездешнего ветра, да глаза светились двумя угольями. И я смотрела на это диво, без страха, с одним лишь восторженным интересом.

В какой-то миг она встрепенулась и прянула — вверх.

Волшебник-туман смешал границы небес и тверди, и какое-то время можно было обманываться, будто гончая летит к вершине холма, но холма не было, лишь чреда сумрачных стражей-дерев, и гончая мчала по нагромождениям теней и отсветов, по низким облачным грядам — выше, выше, к своим огненноглазым собратьям, что предваряли кавалькаду всадников.

Впереди выезжала пара, и длинные косы всадницы развевались за нею серебряными плетями, ворон на плече её спутника чёрен был, как его волосы. За ними следовала долгая вереница воинов, дивных в своей сумрачной красоте, драконьей чешуёй сверкали их кольчуги, драконьими крыльями бились плащи. И все они были чуть зримей, чем ночной свет.

Королева Дикой Охоты, не замедляя бега багровогривого скакуна, кивнула мне, а Король Зимы на миг обратил взор к земле, куда смотрела его возлюбленная.

Я хотела преклонить колена, не из подобострастия или страха, но из восхищения перед древней властью, что была прекрасна и чужда человеческих пороков, и желание это исходило не от разума, но от неких неосознанных чувственных порывов. Но не склонилась, будучи от крови того короля, чью власть когда-то признал Самайн, отняв у него любимую женщину. И вся я перед лицом Дикой Охоты, и все мои преступления, осознанные и неведомые самой. И мне почудилось короткое видение — будто бы Король Зимы едва улыбнулся.

В самом деле, почудилось, разве можно вообразить улыбку на этом прекрасном и гордом лице?

Но, даже если я сама измыслила её, в свете нет ничего столь же дивного.

Дикая Охота растаяла вдали, за туманной грядой, как за дальними холмами. Я глубоко вдохнула пьяный воздух волшебства. Плечи оковала рука Джеда, стальная, как для удара. Его остановившийся взгляд плутал небесными дорогами.

— Видел ты прежде подобное? — позвала его тихо. Полный голос возмутил бы очарование сопричастности к тайне.

Джерард заворожённо-медленно обернулся. К нему возвращалась оцепенелая живость.

— Это твоя земля, — ответил с хрипотцой.

— Мне думается, она приняла тебя, чужак.

Его объятия отогрелись, лишь в глуби взгляда ещё оставался морок.

От болот всё поднимался туман, навстречу ему летела снежная пелена, и два белых марева, как два крыла, смыкались воедино.