Жрец богини Лу. Дилогия (СИ) - Якубович Александр

Так что я ничего ей не сказал, а она и не стремилась со мной общаться. Да и спать мне оставалось не слишком долго.

Так что с тяжелой от занятий и выпитого вечером головой, я лег спать. Снилась мне, как не странно, блестящая ментальная арматурина.

В последующие вечера я попытался опять вывести Лу на разговор, но богиня уклонялась. Пару раз даже напомнил о своем существовании ошейник Матери, что вызвало во мне только волну негодования. Я чувствовал, что Лу скрывает что‑то важное, критически важное не только для нее, но и для меня.

На четвертый день богиня сдалась и показала причину своих тревог.

Был выходной и мы как раз прогуливались по торговым рядам главной рыночной площади Пите, которая размещалась в нижнем городе. Тут всегда кипела торговля, а в особые дни проводились публичные казни за совершение особо тяжких преступлений. Каких‑то массовых зверств тут не было, но бандитов‑душегубов периодически вешали, а убийц детей и женщин, если был доказан факт того, что жертв было более одной – четвертовали. Такие будничные вещи, как отрубание рук ворам, проводились обычно сразу в застенках городской стражи. Веселья для людей в этом было мало, да и надо было перевязать приговоренного. Все же убить человека цели не стояло, хотя отсутствие даже одной кисти обрекало преступника на жалкое существование и медленную, голодную смерть. Быстрее умирали те, кому отрубали две руки.

Я, кстати, узнал, что ворам не всегда рубили руки, это только если ущерб был значительным. Если попадались дети, то часто их отправляли на принудительные работы, а на «первый залет» ограничивались плетьми. Дальше суровость наказания возрастала: могли отрезать ухо или два, поставить на лоб или щеку клеймо с руной «ВОР». Если человек все же сходил с кривой дорожки, то увечные уши можно было спрятать волосами, а клеймо срезали или шрамировали, так что через пять‑семь лет от руны не оставалось и следа, только большой шрам. Я постоянно видел в доках мужчин, которые трудились в поте лица, с недостающим куском уха, шрамами на лбу или щеке, но почему‑то думал, что это последствия каких‑то специфических травм. Впрочем, мужики из моей бригады быстро мне пояснили, что к чему, удивляясь мягкости нравов на юге королевства.

Тут, впрочем, даже врать не приходилось. Все, с кем я работал, знали, что я человек грамотный и занимаюсь физическим трудом только потому, что не смог устроиться на нормальную работу. Так что мой рассказ о том, как мою задницу спас городской голова, довольно быстро стал хитом, обрастая все новыми и новыми подробностями. Я старался в них не врать о своих боевых навыках: еще кто решит проверить, как долго я выстою против трех противников, но в целом, в рассказах все выглядело не так мрачно, как было на самом деле.

Удивительно, но надо мной почти не потешались и много хвалили голову, который решил вопрос деньгами, а не начал лить кровь.

– Не, ну точно говорю, тот голова – точно правильный мужик! Как все решил! – Вот что я слышал примерно раз в неделю от одного из грузчиков или друзей моих коллег по вольной бригаде.

Оно и понятно. В столице многие люди оказывались изуродованными или покалеченными и за менее тяжкие преступления, нежели то, на которое пошел сердонский трактирщик: кража, укрывательство и последующее избиение группой. Так что к жестким законам отношение тут было неоднозначное.

Когда я и Лу почти вышли с рыночной площади, то столкнулись с маленькой бледной горожанкой, которая прижимала к груди какой‑то сверток. Как я догадался – младенца.

Вид у девицы был почти напуганный. Чуть растрепанные волосы, выбивающиеся из‑за неплотно натянутого чепца, мятая одежда, синева недосыпа под глазами и чуть припухшие и красноватые от давних слез глаза.

Я заметил, как Лу было потянулась к ней рукой, чтобы остановить и что‑то сказать, но девица только зыркнула глазами и скрылась в рыночной толкотне.

Богиня опустила руку, а меня не отпускало тяжелое чувство несоответствия. Я не мог сформулировать, что было не так, но определенно было.

Лу еще секунду постояла, глядя девушке вслед, после чего подхватила меня под локоть и повела прочь с площади.

– Что‑то было не так. Неправильно, – тихо сказал я погруженной в задумчивость богине, – что именно?

Она только повела плечом, но через некоторое время все же ответила:

– Подумай, Антон. Что ты видел? Не только глазами, но и своим разумом, – Лу была крайне мрачна. В последний раз я видел ее такой, когда меня пырнули ножом в кабацкой драке, и она опасалась, что я отправлюсь в лучший мир досрочно.

Я чуть прикрыл глаза, буквально на секунду, чтобы не споткнуться и не убиться о грубый камень брусчатки, попытался вспомнить девушку, как я ее видел не только глазами, но и своей ментальной силой.

Я все чаще стал замечать, что теперь у меня проявляется «вторая картинка». Кроме реального мира я начинал видеть еще и средоточие «Я» людей, их ментальные сгустки, души, если так будет проще объяснить. Короче, видел я тех самых светлячков, в которого превращался сам, когда шарахался от богини в моих чертогах.

Вот. Образ молодой горожанки. Печальная, светляк темный, хаотично пульсирующий. Она куда‑то спешит, давно плакала. Она в печали – понятно, почему Лу обратила на нее внимание. Думала помочь, пусть и без рассказов о доброй южной богине, которую почитают в шахтерских деревнях.

Лу бросала на меня короткие взгляды, ожидая вердикта. Это была классическая позиция человека, который не хотел говорить первым. Мол, догадаешься – молодец. Не догадаешься – не твоего ума дело.

– Я не понимаю… Я чувствую, что что‑то не так, но не могу разглядеть. Что‑то неправильно с ее сознанием?

– Вроде счетовод, а считать не умеет, – тихо ответила богиня.

И тут меня озарило. Один. Возле девушки был только один светляк сознания. Ее сознания. А это значит…

– Ребенок был мертвым.

– Да. Один день уже точно. И горе сводит ее с ума.

– Поэтому ты потянулась к ней? Хотела помочь.

Лу только кивнула, глядя прямо перед собой. Мы чуть ускорили шаг.

– Знаешь, Антон. Мне до сих пор тяжело на них смотреть. На убитых горем матерей, – сказала богиня. – Особенно сейчас, когда я в человеческом теле и живу среди людей. Когда людская надежда создала меня, почему‑то почти сразу я стала из спасительницы виновницей всех бед. «Лу! Не забирай их!», «Лу! Зачем ты наслала на нас мор?!», «Лу, за что ты прокляла наше селение?!».

В словах богини было столько горечи, столько тяжелой, искренней обиды, что я даже удивился. Никогда бы не подумал, что Лу способна настолько сильно реагировать на мнение окружающих. Она всегда была чуть отстранена, немногословна и даже холодна в общении даже со мной и Илием, а незнакомцы и вовсе удостаивались от нее лишь коротких взглядов.

Мне нечего было сказать. Как я могу утешить древнюю богиню, которая сама – божество утешения и покоя? Это как в том анекдоте, где доктор, чтобы поднять настроение, советует сходить на выступление популярного клоуна, а мужчина говорит, что он и есть этот клоун.

Настроение было испорчено и мы довольно быстро вернулись домой. Лу пошла к женщинам, которые по вечерам собирались у одной пожилой швеи, я же предался безделью. Вечером – занятия ментальной магией, а завтра опять в доки, на работу.

Следующие дни прошли без серьезных новостей. Единственное о чем можно упомянуть – в нашей бригаде больше не осталось свободных мест. Десятым грузчиком стал молодой парень, моложе меня на пару лет, по имени Орвист. Он был высоким – даже выше меня на пару сантиметров – крепким и очень улыбчивым человеком. Работалось с ним в паре всегда легко и приятно, ну а бесконечные рассказы о его похождениях и вовсе быстро сделали парня душой нашей компании. В пьянстве или излишнем блуде тоже замечен не был, так что уже к четвертому дню совместной работы бригадир предложил ему держаться нашего небольшого объединения грузчиков‑фрилансеров.

Конечно, в доках «официальные» крупные бригады поглядывали на нас искоса, но мы ни разу не претендовали на какой‑то особый статус в глазах капитанов, как и не лезли в первую волну торгов за разгрузку: у нас просто не было достаточно людей для полной разгрузки даже небольшого судна. Но вот когда капитаны узнавали, что в рядах на причале есть десяток сработавшихся между собой вольных, то нанимали нас охотно. Тем более что ценник выше, чем другие одиночки, мы не просили.