Жаклин Кэри - Стрела Кушиэля. Редкий дар

А Бодуэн... он принял благородную смерть. Узнав о кончине своей матери, он попросил принести его меч. По приказу короля смертника расковали, а капитан королевской гвардии встал наизготовку. Но при всех своих недостатках Бодуэн был принцем крови и не ведал страха. Он бросился грудью на клинок, и острие пронзило его сердце. Конвоир убрал в ножны свой меч, так и не обагрив его кровью потомка Элуа.

После суда и казней в городе воцарилось странное уныние. Я и сама ему поддалась. Скорбь по Тревальонам считалась сродни государственной измене, но невозможно было не горевать. Сколько я себя помнила, Львица правила Аззалью, а ее бесшабашный сын снискивал всеобщую любовь. Теперь их не стало, а мужа и дочь Львицы изгнали из страны. Привычный мир навсегда изменился.

Даже Гиацинт, вопреки свойственному ему цинизму по отношению к высшему сословию, не остался безучастным. Он сделал крупную ставку на то, какие способы ухода из жизни изберут Лионетта и Бодуэн, но на следующий день после казней, когда выяснилось, что он угадал, и пришло время забирать выигрыш, им овладел суеверный страх.

— На этих деньгах кровавое проклятье, — с дрожью сказал Гиацинт, показывая мне серебряную монету из мешочка. — Видишь, Федра? Видишь это пятно?

— И что ты собираешься делать? — спросила я. — Отдашь кому-нибудь свой барыш?

— Чтобы передать проклятье дальше? — тсыган потрясенно посмотрел на меня. — Думаешь, я совсем бессовестный? — Он досадливо мотнул головой. — Нет, этот выигрыш я не могу пустить на свои дела. Пожертвую-ка я его Аззе и Элуа. Идем, посмотрим, есть ли свободные лошади.

Я узнала мальчишку, дежурившего в тот день на конюшне — давнего посыльного Гиацинта. Он прервал игру в кости с грумом и с улыбкой поднялся на ноги.

— Собрался проехаться по Городу, лордиком поприкидываться, Гиац? Удачный день выбрал, здесь сегодня тише, чем в спальне Кассиэля.

— Не зевай, посетители снова набегут, когда народ пойдет топить горе в вине, — заверил Гиацинт. Покосившись на меня, уже менее решительно попросил: — Приведи нам пару самых спокойных, лады? И захвати дамское седло для Федры но Делоне.

Паренек не видел меня за спиной Гиацинта, но, услышав мое имя, с такой готовностью кинулся к стойлам, что я невольно улыбнулась. У обитателей Сеней Ночи хватало ума не благоговеть перед самопровозглашенным Принцем Странников, но ангуиссетта Делоне — совсем другое дело. Наведываясь сюда, я надевала простую темно-коричневую накидку вместо роскошной сангровой, но Гиацинт озаботился растолковать своим приятелям, какая я ценная, независимо от наряда. Ему это добавило веса в их глазах, а мне обеспечило постоянный пригляд на небезопасной территории, так что мы оба выиграли.

Забравшись на лошадей, мы осторожным шагом двинулись в Город. Позади послышался топот копыт и приглушенные ругательства; я обернулась, высматривая Ги. Интересно, не пришлось ли ему брать лошадь из той же конюшни? Хотя бывшего кассилианца в поле зрения не наблюдалось, я не сомневалась, что он где-то рядом.

Улицы были по большей части безлюдными, очень редко встречались тихие группки по два-три человека. У нескольких прохожих я заметила траурные повязки на рукавах.

— Горюешь по нему? — негромко спросил Гиацинт. Навстречу грохотала повозка, и я помедлила с ответом, успокаивая свою лошадь. Ездить верхом я умела ничуть не лучше своего друга.

— По Бодуэну? — уточнила я, когда улица вновь опустела. Гиацинт кивнул. Я вспомнила беспечную надменность принца, его уничижительную властность, давящую длань на моей шее, пригнувшую меня к столу. А потом вспомнила, как увидела его впервые — под перекошенной маской Аззы, хмельного от вина и веселья. Тогда он назвал меня дарительницей отрады и поцеловал на удачу, а девять лет спустя Мелисанда Шахризай подарила меня ему с поцелуем смерти. А я ведь догадывалась… знала, чего от нее ожидать, но промолчала. Так я принесла принцу всю «удачу» своего проклятого имени, своей проклятой доли. — Да, горюю.

— Прости. — Гиацинт легонько коснулся моей руки, изучающе глядя на меня. — Совсем плохо?

Я не рассказывала ему всей истории — не могла. Вот и сейчас я только покачала головой.

— Ничего. Не обращай внимания. Поехали в храм.

Какое-то время мы молчали.

— Ладно, этот принц небось не последний, — покосился на меня Гиацинт. — А вот представь, в один прекрасный день ты закончишь свой туар и перестанешь быть служанкой-врайной, как тебе такой загляд?

Вдали показался храм Аззы — в косых лучах солнца его медный купол словно пылал. Я обернулась к Гиацинту:

— И в тот день я стану достойной тебя, о Принц Странников?

Гиацинт покраснел.

— Я не имел в виду… ну, забудь. Идем, я разделю с тобой свое подношение.

— Мне не нужны твои подачки! — выплюнула я и воткнула пятки в бока кобылы. Та послушно припустила рысцой, отчего я отнюдь не грациозно закачалась в седле.

— Мы делимся друг с другом тем, что готовы отдать и принять, — крикнул Гиацинт, а догнав меня, улыбнулся. — И так между нами было всегда, Федра. Мир?

Я снова скорчила гримасу, но он был прав.

— Мир, — со вздохом повторила я, поскольку, несмотря на все перебранки между нами, нежно его любила. — А ты дашь мне половину от выигрыша, дашь, или пожадничаешь?

Так, переругиваясь, мы доехали до храма Аззы и передали лошадей заботам конюха. Меня не удивило, что в тот день в храм пришли многие. Дом Тревальонов происходил от Аззы, и в толпе то и дело мелькали черные нарукавные повязки. Горели сотни свечей, вдоль стен рядами стояли вазы с цветами. Здешние жрецы и жрицы носили шафрановые туники с алыми хламидами или полуплащами, застегнутыми на бронзовые фибулы. Сверхъестественно прекрасные бронзовые маски Аззы скрывали лица служителей, но ни одна из них не была сработана столь искусно, как та, в которой Бодуэн явился на Средизимний маскарад.

Мы передали подношение жрице, которая в ответ поклонилась и вручила нам по маленькой чаше фимиама. К алтарю тянулась очередь. Медленно продвигаясь, я разглядывала статую Аззы. Лицо, повторенное в десятках масок по всему храму, смотрело поверх алтаря на собравшуюся толпу, горделивое и неотразимое в своей надменности. Одну руку Азза держал перед собой ладонью вверх, а в другой сжимал секстант — свой дар человечеству, хитроумный прибор для познания мира.

Следом за Гиацинтом настал и мой черед. Я опустилась на колени перед жертвенным огнем, и алтарный жрец окропил меня водой, бормоча благословение.

— Если я согрешила против твоих потомков, о Азза, всем сердцем молю о прощении, — прошептала я, наклоняя чашу. Благоухающие капли расплавленным золотом упали на языки пламени, вдруг полыхнувшие зеленью. Курящийся дым обжег мне глаза. Помня об очереди за спиной, я встала, передала чашу прислужнику и поспешила за Гиацинтом.