Елена Крюкова - Путь пантеры

– Нашли?

– Нашли…

Руки пахли землей. Лица – землей и солью.

– Водили внутри будто длинным ножом… я чувствовала – из меня течет кровь… много… много крови вытекло… ничего, что я тебе все это говорю?.. Тебе больно?..

– Больно. Но говори.

«Это наша общая боль».

– Мне было так больно, что я уже не могла плакать! И я вцепилась… знаешь… ногтями себе в грудь… чтобы другой болью отвлечься от того, что делают у меня внутри… и представила, что я пантера… что это зверьи когти!.. и так хорошо представила… что…

– Что?

– Стала пантерой! По-настоящему!

– Врешь! Это ты для смеху мне сейчас говоришь!

Он видел: ей не до смеха.

– Да я тебе говорю! Настоящей пантерой! Живой! Я чувствовала, как у меня глаза горят! И зубы скалю! И врачу – в руку – вот-вот вцеплюсь! И руку – откушу!

Ни улыбки. Блеск слез, синие белки. В кладбищенской ночи она, как священнику на исповеди, говорит ему правду.

«Так она же колдунья. Она же говорила мне! Когда мы танцевали там, на площади, впервые…»

– Я колдунья, – кивнула Фелисидад. – Я знаю, о чем ты думаешь сейчас.

– Ну, о чем?

– О том, что я колдунья.

«Ну засмейся! Рассмейся! Иначе мы оба тут, над этой могилкой с золотым твоим крестиком, сойдем с ума!»

– Да! Об этом я думал. Ты откусила руку врачу?

– Нет, – плечи ее обмякли, повисли черные пряди вдоль щек. – Зачем? Он ведь спас мне жизнь.

– Я понимаю.

– Только он очень испугался. Лежала в кресле девушка… и вдруг лежит зверь, и черные лапы растопырены, и пасть зубастая. Он отпрыгнул… а сестры завизжали! Потом я опять превратилась в себя… и ко мне подошли… и протирали меня снаружи и внутри спиртом, потом прижигали йодом, и жгло так сильно… так… а я все думала… все думала о нем. Какой он был? Личико? Ручки? Животик? Чувствовал ли он? Мог ли…

Ром сгреб Фелисидад в охапку. Закрыл ей плачущий рот сначала щекой, как медным, раскаленным блюдцем, потом ртом, и рот наложился на рот, как расплавленный сургуч. Они запечатали поцелуем друг друга: себя, сдвоенное живое письмо в вечность, в смерть. Под ними дышала и колыхалась земля.

Встали. Побрели дальше.

Надо было найти в этом изобилии могил, лиц, игрушечных черепов и гремящих, звенящих скелетов могилу Лилианы и Бенито Торрес.

– Где они, Фели?

– Не помню. Кажется, сюда.

Между рядов факелов, между могил, превращенных в пиршественные столы, они осторожно шли, крепко обняв друг друга, поминутно останавливаясь и целуясь. Здесь, на погруженном в черное вино умалишенного праздника кладбище, он так хотел быть вместе с ней, как никогда еще.

«А ты мог бы? С нею? На могиле? Уложить ее спиной на холодный мрамор? Снять с нее юбки? А мертвецы? Что сказали бы они?»

Думал о мертвых, как о живых.

«Ничего не сказали бы. Обрадовались. Ведь они при жизни тоже любили любовь».

Наконец Фелисидад встала, прищурилась. Нагнулась, смахнула с мрамора мох, стебли травы. Ром не мог в полутьме, в сполохах красных огней прочитать надпись на могиле. Золоченые вдавленные буквы, золотые цифры. Буквы и цифры – все, что останется от человека. Имя и число. Знак.

LILIANA TORRES 1941–1998

BENITO TORRES 1932–1998

– Счастливые! Умерли в один год.

– И даже в один день. И в один час.

– Вместе?

Фелисидад смолчала. Не ответила. Вынула из сумки тряпочку, аккуратно, медленно, старательно, любовно стирала с квадратной мраморной плиты пыль, грязь, песок, комочки земли, обрывала траву, поправляла моховой бордюр – наводила порядок. Маленькая хозяюшка. Убирает последнее бабушкино жилище.

«А моя бабушка беспризорная. Бесхозная. Лежит на дальнем кладбище. Ноябрь, сейчас в России идет снег. Колючая сухая метель гуляет по дорогам. Черные сети голых ветвей ловят тучи, как серых и черных злых рыб. Глубокая вода зимы близко. И она там одна. Под землей. Под русской землей».

Позолота надписей засверкала. Мрамор блестел глянцево, как умытый. Фелисидад разогнулась и сказала:

– Да, вместе. Они разбились на самолете.

– На спортивном? Как внук… того старика?

«Какую чушь я несу».

– Нет, – она печально улыбнулась, став внезапно очень взрослой. – На большом. Настоящем. «Боинг-747». Он упал на юге Франции. Тогда писали в газетах. Мама газеты сохранила. Она держит их в черном альбоме. Такой альбом, обтянутый черным бархатом. Мама хранит его в шкафу и ящик на ключ запирает. Они смотрят альбом вместе с папой. Потом папа весь вечер пьет текилу. Они летели в Италию. На озеро Комо. Отдохнуть. Там у них жила подруга. Старая подруга дедушки. Бабушка Лилиана даже ревновала его к этой подруге. Может, он когда-то любил ее. Во время войны. Мама рассказывала.

– А твоя бабушка родилась в войну?

– Да. Когда Гитлер напал на твою страну. А твоя бабушка что делала во время войны?

Кровь билась в висках, будто теплые ночные пушистые бабочки сели на волосы и били, били по коже крыльями, по тонкой коже, натянутой на череп-барабан.

– Моя? – он подумал, наморщил лоб. – Копала картошку на даче. Потом ходила с сестрами копать противотанковые рвы. На Волге ждали немцев. А потом наступил Сталинград. Знаешь, что такое Сталинград? Вы проходили в школе?

– Ста… лин… градо? – спросила Фелисидад. Заправила за ухо черную змею пряди. – Да. Я помню. Твоя бабушка была в Сталинградо?

– Нет, – печальная усмешка гусеницей проползла по губам. – Если бы она там была, ее бы точно убили. Наверняка. Это был город… – Щелкнул пальцами, как кастаньетами. – Смерти. Все выжжено. Все погибли. Вместо домов – каменные скелеты. Там тоже был Dia de los Muertos.

Фелисидад села на корточки перед могилой деда и бабки. Подняла обе руки ладонями вперед. Ром чувствовал, как напряглась и стала горячей ее спина.

Словно бы два глаза мрачно глядели из-под ее лопаток, вместе сведенных под мокрой красной майкой.

«Колдует? Ворожит? Молится?»

Не спрашивал. Ждал.

Стоял сзади, как страж.

Потом догадался.

– Ты… разговариваешь с ними?

Не оглядываясь, Фелисидад кивнула, тогда Ром встал на одно колено рядом с ней, как рыцарь. Она сложила ладони вместе, и, сложенные, они походили на маленький кукурузный початок.

– Конечно. Мама меня научила этому давно. Мы, майя, все это умеем.

– Майя? Ты же испанка? Торрес?

Ее лицо во мраке пылало изнутри, плыло золотой лимонной цедрой, пахло соленой рыбой и магнолией.

– Во мне кровь майя и кровь ацтеков. Бабушка Инеса все знает про наш род.

– Бабушка… Инеса?