Шарлин Харрис - Окончательно мертв

Я чуть не пожалела, что не смылась с ними… минуту! А почему бы и нет? Я посмотрела с вожделением на выход, но там уже встала Нефритовый Цветок, глядя на меня черными, как дыры на лице, глазами. Вот ни капельки я этой женщине не нравилась. Андре, Зигеберту и Вайберту я могла быть совершенно безразличной, Расул мог думать, что со мной неплохо бы провести часок в городе, а вот Нефритовый Цветок с удовольствием снесла бы мне голову своим мечом — тут сомневаться не приходилось. Мысли вампиров я читать не умею (иногда только их проблески, но это большой секрет), но язык их жестов я понимаю, и выражение лица тоже.

Я не знала причины этой враждебности, да в этот момент и не важна была эта причина. Королева задумалась.

— Расул! — сказала она. — Мы ненадолго вернемся в дом.

Он поклонился и вышел к машине.

— Мисс Стакхаус! — позвала меня королева.

Ее глаза сияли, как темные лампы. Взяв меня за руку, она повела меня вверх, в квартиру Хедли. Андре шел за нами, будто привязанный к ее ноге нитью. Я все подавляла неразумное желание выдернуть руку — рука королевы была суха, холодна и сильна, хотя она следила, чтобы мою руку не сжать. От такой близости древнего вампира у меня тело вибрировало, как струна на скрипке. Не понимаю, как Хедли это могла выдерживать.

Она завела меня в квартиру и закрыла за нами дверь. Наверное, даже острейшие уши вампиров внизу не могли теперь услышать нашего разговора. Это и была ее цель, потому что первые ее слова прозвучали так:

— Ты никому не расскажешь то, что я сейчас скажу.

Я кивнула, онемев от ожидания.

— Я начала свою жизнь там, где теперь северная Франция, где-то около… тысячи ста лет назад.

Я проглотила слюну.

— Конечно, я точно не знаю, где это было — наверное, в Лотарингии. В прошлом веке я пыталась найти место, где провела первые двенадцать лет своей жизни, но не могла бы этого сделать даже под угрозой смерти. — Она рассмеялась при этих словах лающим смехом. — Моя мать была женой самого богатого жителя деревни — это значит, что у него было на две свиньи больше, чем у любого другого. Звали меня тогда Юдифь.

Я пыталась скрыть потрясение, изобразить интерес, но это было непросто.

— Когда мне было лет десять-двенадцать, в нашу деревушку забрел бродячий торговец. Мы уже полгода нового лица не видели, все оживились. — Но она не улыбнулась, вспоминая это оживление, просто изложила факт. — Он принес какую-то болезнь, которой раньше мы не знали. Сейчас я думаю, это был какой-то вид гриппа. За две недели его пребывания у нас умерли все, кроме меня и одного мальчишки постарше.

Минута молчания — мы обдумывали это. То есть я обдумывала, а королева вспоминала. Андре — он вообще мог думать о ценах на бананы в Гватемале.

— Кловис меня не любил, — сказала королева. — Забыла уже, почему. Наши отцы… нет, не помню. Все могло быть по-другому, если бы он относился ко мне лучше. А так он меня изнасиловал, а потом потащил в соседнюю деревню, где начал меня сдавать напрокат. За деньги или за еду. Грипп кружил по нашей округе, но мы с ним не заболели.

Я старалась глядеть куда угодно, только не на нее.

— Почему не смотришь мне в глаза? — спросила она сурово.

Выбор слов и акцент изменились, будто она только что выучила английский.

— Мне очень вас жаль, — ответила я.

Она издала звук: прижала верхними зубами нижнюю губу и втянула воздух, чтобы тут же его выдохнуть. Что-то вроде «ффффт!»

— Не бери в голову, — сказала королева. — Потому что почти сразу, когда мы заночевали в лесу, его поймал вампир. — Видно было, что ей приятно вспоминать. Ничего себе путешествие по волнам памяти. — Вампир был очень голоден и начал с Кловиса, потому что он был больше. А когда он с Кловисом покончил, то успел меня рассмотреть и решил, что приятно будет иметь спутницу. Его звали Алейн. И три года я бродила с ним. В те времена, естественно, вампиры скрывались. Существовали они только в байках, которые рассказывали старухи у очага. И Алейн отлично умел поддерживать это положение. Он когда-то был священником, и очень любил заставать священников врасплох в кровати.

Она улыбнулась, вспоминая. Я ощутила, что сочувствую ей уже меньше.

— Алейн все обещал и обещал обратить меня, потому что я, конечно же, хотела быть такой, как он. Хотела силы.

Она покосилась на меня, и я истово кивнула. Это мне было понятно.

— Но когда нам нужны были деньги — на одежду или на еду для меня, он делал то же, что и Кловис — просто меня продавал. Он знал, что мужчины заметят, если я буду холодная, и еще он знал, что я их покусаю, если он меня обратит. И мне эти невыполненные обещания надоели.

Я кивнула, показывая, что слушаю. И я действительно слушала, но в глубине сознания думала, куда, к черту, ведет этот монолог и почему именно мне рассказывается столь увлекательная и печальная история.

— Потом мы однажды пришли в деревню, где староста знал, кто такой Алейн. Дурак Алейн забыл, что уже проходил здесь, и высосал жену старосты! Поэтому мужики его связали серебряной цепью — потрясающая редкость в маленькой деревушке, могу тебе сказать… и бросили его в сарай, собираясь додержать до возвращения местного священника из поездки. Потом его собирались выставить на солнце в каком-то церковном обряде. Бедная была деревушка, но на него сверху навалили все серебро и весь чеснок, которые нашлись у местного люда, чтобы не дергался.

Королева хихикнула.

— Они знали, что я человек, и знали, что он меня насиловал, — сказала она. — Поэтому меня связывать не стали. Семья старосты думала взять меня в рабыни, раз уж они из-за этого вампира лишились женщины. Я понимала, каково оно будет.

Выражение ее лица было такое, что сердце разрывалось — и одновременно леденело. Я сидела тихо-тихо.

— В ту ночь я вытащила несколько отставших досок из задней стенки сарая и заползла внутрь. Алейну я сказала, что если он меня обратит, я его освобожу. Долго мы торговались, но наконец он согласился. Я вырыла в полу яму, такую, чтобы мое тело поместилось. Мы рассчитывали, что Алейн меня осушит и похоронит под нарами, на которых лежит, и землю загладит. Настолько он свободой движений обладал. А на третью ночь я встану, разорву на нем цепь и смету весь чеснок, хотя он мне руки обожжет. И сбежим мы с ним в темноту. — Она рассмеялась в голос. — А священник вернулся раньше третьего дня. И когда я выкарабкалась из могилы, Алейн уже пеплом развеялся по ветру. Это они в сарай священника его сунули, и старый поп мне рассказал, что случилось.

У меня возникло чувство, что ударную концовку я уже знаю.

— О'кей, — сказала я быстро, — насколько я понимаю, этот поп и стал вашей первой едой?