Изгнанница для безликих_многомужество (СИ) - Наташа Фаолини
Я не была идеальной в отношении к ним, не слишком задумывалась о чувствах всех, увлекаясь кем-то одним, да и что уж греха таить, человек я не самый благородный. Из-за меня умер Джеф, я сама убила человека, а сейчас сомневаюсь во всем, что было мне дорого, как память из детства. А ведь воспоминания из детства — то единственное, в чем, как мне казалось, нельзя было усомниться.
— Очнись, малец, — ответил второй наместник Титу, — ни в одном из миров нет ничего идеального. И либо ты учишься принимать важное со всеми недостатками, либо разочаровываешься каждый раз на пустом месте, даже если сам не сделал ничего, чтобы принять истину, — иронизировал безликий в тени.
— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Тит, я видела, что он на грани и вот-вот может вскочить, чтобы броситься в напрасную драку.
— Ты можешь говорить здесь, Аджах. У меня от мужей секретов нет.
— Ты действительно особенная, Кли. Но сама не сделала ничего, чтобы заполучить эту силу, за тебя все сделали родители.
В связи со снами, фраза, брошенная Аджахом, больно кольнула в натертое место. Побираться пятнадцать лет, балансируя на грани — это ничего? Выжить там, где выживали немногие — разве я не заслужила того, что имею теперь?
— Да что ты можешь знать о них?
— Мне не нужно знать их, достаточно быть знакомым с тобой. Да и кто сказал, что я их не знаю? Ты самая светлая, насыщенная женщина из всех, которых я встречал в этом мире. Я давно следил за тобой, последние несколько лет точно. Всех нас привлекает свет твоей души. И вместе с тем… один черный глаз, сила безликого, причем незаурядная. В тебе сочетаются полярности, Клэментина… кто-то из твоих родителей…
— Хватит! — вспылила я, чувствуя, как внутри меня все обрывается, я помнила улыбающиеся лица родителей из того первого сна с ними. Они были любящими. И прекрасными людьми. — Я не хочу больше слушать, — просипела, вскочив с колен Троя.
На негнущихся ногах я пошла к своей палатке, в ушах гудело, перед глазами рябил белый шум. Я знала, что Аджах скажет что-то такое, но оказалось, что не готова. Его слова, которые не опровергли, а подтвердили мой последний сон, были ударом.
Оказавшись в палатке, упала на расстеленный матрас и разревелась, свернувшись в позу эмбриона.
Плакала недолго, потому что очень скоро уснула, убаюканная шелестом ветра и тонкими отголосками чужих и собственных тревожных мыслей.
А когда снова оказалась в своем детстве, посреди старой квартиры в небольшом, некогда уютном городке, испытала смешанные чувства, попыталась проснуться, не видеть того, что в этот раз уготовило сознание, но все было не так просто, сон крепко держал меня, не позволял убежать от собственного прошлого.
Я открыла глаза в кромешной темноте. Была ночь и ни одна свеча не горела. Страх и тревога стальными тисками окутали тело.
Когда со стороны улицы послышался громкий, страшный гул, для маленькой меня показалось, что это конец света. И я была не так далека от истины.
Превозмогая страх, я вскочила с кровати в детской и побежала к окну, осторожно выглядывая наружу. Отец давно заклеил стекла бумагой, но я нашла выход в виде маленькой дырочки, через которую можно было иметь связь с миром вне нашей квартирки.
Впервые за много времени я видела фонари. Они светили от огромного летящего вертолета, и именно шум его лопастей и разбудил меня.
Сначала я перепугалась еще больше, особенно, когда послышался громкий человеческий голос, усиленный с помощью громкоговорителя:
— Экстренная эвакуация! Если кто-то жив и слышит меня — дайте знак! Повторяю…
Вертолет летал по округе, неуклюже лавируя между домами, люди, что были в транспорте, могли нас спасти. Обрадовавшись, я выбежала из комнаты в поисках родителей, уже на ходу прокручивая в голове вариации того, как же можно дать спасителям знать, что мы живы и нуждаемся в помощи.
Маму и папу обнаружила на кухне, они прятались под столом, на котором тлели несколько свечек.
— Мам! — заорала я, пытаясь перекричать шум, — это люди, а не безликие!
Вместо того чтобы послушать и обрадоваться возможности, родительница дернула меня за руку, затаскивая в укрытие и ощутимо зажала рот рукой. В этот момент фонари как раз ударили светом нам в окна, освещая каждую мелочь даже сквозь шторы и бумагу. Мама тряслась от страха и, кажется, плакала. Я воззрилась на отца остекленевшими глазами. Его ожесточенный взгляд был направлен в сторону окна. Вечная усталость в глазах, что превращалась в открытую неприязнь при взгляде на меня, щетина, что отрастала в неухоженную бороду, впалые щеки — в нем уже мало осталось от того любящего отца, которого я знала и которым восхищалась.
С тревогой и страхом я слышала, как наши несостоявшиеся спасители, вместе с шумом лопастей, отдаляются. Вместе с тем любая надежда обрывалась в моей детской душе. Они еще были неподалеку примерно пятнадцать минут, после чего стало совсем тихо и пусто.
Я тоже беззвучно плакала, когда мама наконец-то отпустила и горько громко разрыдалась, обнимая плечи дрожащими руками.
— Зачем? — тихо спросила я в образовавшейся тишине. — Вы хотите умереть?
Отец даже не повернулся, чтобы взглянуть в мою сторону.
— Они не друзья, Кли, — попыталась ласково прошептать мама слабым голосом, — сейчас никому нельзя доверять.
Во мне не было столько протеста, чтобы перечить им и теперь. В конце концов, родители взрослые и они лучше знают. Как часто говорила мама, возможно, я еще слишком маленькая и чересчур наивная.
Но с того дня я чувствовала тревогу и приближающийся конец каждый день. Я знала, никто больше не придет, чтобы спасти нас, а родители из моей опоры вдруг стали безнадежными и эгоистичными. Мне было всего семь, и эти мысли разрушали, но избавиться от них я не могла. Родители закрылись глубоко в себе. Мама мало реагировала хоть на что-то, почти не ела и смотрела в одну точку на входной двери, словно кто-то еще мог прийти, а отцу просто было все равно на меня.
Я бы соврала, если бы сказала, что принимала все как есть и не пыталась растормошить, но их руки не тянулись даже, чтобы обнять меня.
Все чаще стала сидеть на подоконнике в своей комнате и смотреть на то, как протекает жизнь на улице. Даже
