Марта Акоста - Ночной полдник
Они вырастили замечательного, хотя и вполне практичного сына и наверняка должны быть прекрасными людьми. Я втайне надеялась, что они нежно обнимут меня, и мы станем искренно заботиться друг о друге. Вероятно, мама Освальда будет вести со мной длинные телефонные разговоры, а может, даже подкинет какой-нибудь хороший совет. Мы все станем собираться по праздникам, а у них на каминной полке будет красоваться наша с Освальдом фотография.
Толстым махровым полотенцем из египетского хлопка я сначала вытерла тело, а потом подсушила волосы. Умаслившись молочком для тела, которое должно было придать коже блеск, я выскочила в спальню.
На кровати, положив ногу на ногу и что-то напевая себе под нос, восседал Освальд. Кроме широких трусов, на нем ничего не было.
— Милый, ты сидишь на моей… — начала было я, но потом увидела, что он ни на чем не сидит. — Где моя одежда?
— Мне кажется, ты гораздо лучше выглядишь без нее, — улыбнувшись своей кособокой улыбкой, ответил Освальд.
— Меня радуют твои иллюзии. И все же, куда ты дел мои вещи?
— Может, в гостиной? Посмотри там.
— Ха, ха, ха, — возмущенно пробормотала я и, чуть пригнувшись, проследовала в соседнюю комнату — еще не хватало, что бы кто-нибудь, проходящий мимо нашей хижины, увидел через окно мои chichis[21] во всей красе.
Освальд побрел за мной.
На диване лежали матерчатые чехлы с одеждой и несколько свертков с символикой дорогого универмага.
— Это еще что такое? — поинтересовалась я, остановившись как вкопанная.
— Распакуй и узнаешь.
Все это напоминало Рождество. Не тот праздник, который я привыкла наблюдать в доме своих родителей: моя мать Регина распаковывает бесконечное количество подарков, купленных для себя любимой, — а тот, что мы привыкли видеть по телевизору: восхищенные дети и с любовью глядящие на них родители.
Здесь были и миленькие летние платьица, и босоножки, и роскошный черный костюм, и шелковые блузки, и брюки из гладкой ткани, и мягкие накидки, и свитеры, и подходящие ко всему этому великолепию аксессуары. А еще в свертках обнаружились элегантные туфли без каблука, дерзкие шпильки и клёвые спортивные ботинки. Одна из коробок была заполнена нижним бельем, упакованным в хрустящую оберточную бумагу. И, наконец, я увидела платье, идеальное для похода на свадьбу к Нэнси — из темно-розового шелка, отороченное бархатом, простое и прекрасное.
— Зачем ты… Когда ты успел?
— Моей заслуги тут нет. По бабушкиному совету я поручил выбрать все это своему персональному продавцу-консультанту.
Принимать подарки от Освальда было бы очень легко, невероятно легко. Но мне хотелось любить его не за подарки, а за то, что он это он.
— Я не могу принять от тебя все это.
Судя по выражению лица, Освальд разозлился. Схватив полупрозрачные черные трусики, лежавшие на куче прочего нижнего белья, он наклонился и приподнял сначала мою левую ступню, потом правую. А затем просто натянул трусики мне на бедра.
— Теперь их нельзя вернуть, — заявил он. — Давай одевайся, и мы выйдем на линию огня.
Пока он принимал душ и брился, я разглядывала одежду и терялась в догадках: какие же указания Освальд дал своему персональному продавцу-консультанту. Некоторые вещи больше тянули на классику, а некоторые явно несли черты вызывающе эротической эстетики. Я выбрала светло-голубую блузку и темно-синюю юбку — наряд, вполне подходящий для знакомства родителей с восхитительной подружкой их сына.
По пути к Большому дому Освальд держал меня за руку. Вечер стоял теплый, поэтому окна были открыты и оживленные голоса были слышны даже в поле.
— Я нервничаю, — призналась я.
— Не стоит, — отозвался Освальд. — Да, кстати, Милагро. Некоторые гости приехали сюда только потому, что они занимают определенное положение в нашем обществе, их взгляды могут показаться слишком оригинальными.
— Слишком оригинальными? В каком смысле?
— Э-э… они в некотором роде параноики… Ну, в отношении чужаков, только и всего. Поэтому не сердись, если они скажут что-нибудь странное.
Автомобильная стоянка кишела дорогими машинами, слегка присыпанными загородной пылью.
— Не грузи всем этим свою очаровательную башкенцию, — сказала я. — Я буду сама терпимость и внимательность.
Чем больше я волнуюсь, тем больше болтаю ерунды.
Когда мы вошли в гостиную, я постаралась выровнять дыхание. Зрелище напоминало счастливый час в каком-нибудь провинциальном клубе, и этого было достаточно, чтобы мне захотелось с криками унести оттуда ноги. Мужчины были в рубашках-поло и брюках спортивного покроя, на их запястьях красовались крупные золотые часы. Женщины с аккуратными провинциальными прическами были одеты в светлые блузки и широкие брюки или юбки. В глаза бросался странноватый оранжевый оттенок загара некоторых гостей. Одна из женщин — ну вылитая Уинни в возрасте — держала на руках ребенка, а возле нее, с восторгом разглядывая крохотулю, крутилась вторая.
Я быстро осмотрела комнату в поисках Иэна и, не обнаружив его, заметила двух мужчин, которые казались здесь белыми воронами. Один из них, какой-то тип в возрасте, выделялся своей головой очень напоминавшей яйцо, — такой же лысой и хрупкой. Несмотря на теплую погоду, он был облачен в тройку из шерстяной ткани саржевого плетения и восседал в кресле возле камина. Посетители загородного клуба сгрудились возле него и, склонив головы, слушали, что он говорит.
Справа от него стоял худенький молодой человек в черных широких брюках и черной же рубашке; у него были тонкие черты лица, делавшие его похожим на хорька, донельзя выбеленные волосы и водянистые светло-голубые глаза. В его внешности не было ничего особенного, однако я глазела на него, как обезьяна на блестящую монетку.
— Мама! Папа! — воскликнул Освальд, отпустив мою руку.
Он обнял невысокую симпатичную женщину, которая, поглаживая его по волосам, проговорила:
— Оззи! Как поживает мой мальчик-красавчик?
Ее лицо казалось молодым, но не носило ни натужного, ни замороженного выражения.
Затем Освальд обнял приятного поджарого мужчину, стоявшего рядом с мамой.
— Привет, пап.
— Освальд, — сердечно произнес он, словно одного имени уже было достаточно.
Освальд вывел меня вперед.
— Мама, папа, это Милагро. Милагро, это мои родители, Конрад и Эвелина Грант.
Меня всегда интересовало, как выглядит сын Эдны. Конрад Грант напоминал тех папаш, которые привозили своих детишек в ГТУ. Он держался с непринужденностью представителя сливок среднего класса и был весьма ухожен. Его серые глаза были той же миндалевидной формы, что и у его матери, но выглядели несколько иначе, мужественно.
