С точки зрения чудовища - Ольга Эр
Рядом с Ханной, мечтательно вперившись куда-то вдаль, стоит высокая девушка с аккуратно заплетенными в две короткие косы каштановыми волосами. Я скольжу взглядом по простой рубахе с незатейливым узором у ворота и на рукавах, по сарафану, из-под подола которого выглядывает край кожаной сандалии.
Не красавица – бледновата, запястья тонкие, как у мальчишки, а таз наоборот, широковат – хотя в сарафане трудно оценить наверняка.
Но осанка хороша, и лицо приятное. Хочется посмотреть еще раз, и обязательно, чтобы улыбнулась и опустила ресницы.
– Кто это, Ханна? – спрашиваю я, прищурившись, чтобы понять, кажется ли мне или волосы девушки и впрямь на солнце отливают бронзой? – И какого дьевона она тут делает?
– Это Исабель, дочь Мелеха, – отвечает Ханна степенно и неодобрительно смотрит на меня.
Ну да, все слуги в курсе того, что сказала мне мать Азарии, но я давно перестал надеяться на спасение и чудо. По крайней мере, в том виде, в каком его ждут.
– Я пришла извиниться за своего отца и сказать, что он все еще болеет, – разжимает губы Исабель.
И переводит взгляд на меня. Глаза у нее темно-карие, с золотыми крапинками на радужке. И понять, о чем она думает – невозможно.
Непроницаемость этого взгляда имеет что-то родственное с бездной, в которую я падаю последние годы, и я невольно делаю шаг вперед.
Розами от Исабель не пахнет, козами, к счастью, тоже.
– И долго он собирается болеть? – спрашиваю я, размышляя, сколько еще смогу обходиться без общества человека, готового сносить мои придирки, жалобы, приступы злости и нытье и маскировать все это обязанностями камердинера. Так сложилось. Сперва моим спасательным кругом, в который я мог выплеснуть всю боль и ярость, был Марел. Его участие и невозмутимость уберегли прочих от моего дурного настроения и безумия и немало поспособствовали тому, чтобы они продолжили работать в доме. Мелех отдувается теперь вместо Марела, зато и жалование у него выше. Конечно, прошли те времена, когда я вообще не мог оставаться один. Да и теперь в доме постоянно торчит Ленно. Но это не то, совсем не то. Мне нужно, чтобы мне не просто отвечали, а чтобы меня слышали. Не выполняли приказы, не получали монеты, а были рядом. Мелех справляется в разы хуже Марела, но граница между мной и безумием еще недавно была слишком близко, чтобы я мог привередничать. Хотя бы так. Хотя бы немного. А теперь, Мелех лишил меня и этого. И что, эта девчонка так спокойно говорит мне, что он неизвестно сколько не придет?!
Исабель разглядывала облака, плывущие над сгоревшим крылом дома. Само крыло, конечно, было намного интереснее: увитое дикими виноградом, как и остальные стены дома, приютившее птичьи гнезда, оскалившееся разрушенной кладкой и балками. Но тяжело фантазировать о том, каким поместье было до пожара, если за твоей спиной сердито сопит провожатая.
– Кто это, Ханна? – раздался резкий недовольный голос слева. Исабель вздрогнула. Замечтавшись, она и не услышала, как подошел хозяин поместья, а в том, что голос принадлежал Винсенту девушка и не сомневалась. – И какого дьевона она тут делает?
Ханна что-то ответила, а Исабель, сделав глубокий вдох как перед тем, как нырнуть в пруд, выпалила:
– Я пришла извиниться за своего отца и сказать, что он все еще болеет!
И наконец-то осмелилась поднять глаза на виконта.
Почему-то она представляла его брюнетом. Бледным, изможденным юношей с тенями, залегшими под глазами. Юношей с тонкими запястьями и дорогими кольцами на пальцах; печальным и равнодушным. Юношей, похожим на господина, который как-то раз проезжал вместе со своими друзьями через их деревню. Исабель запомнила тогда его взгляд – цепкий, изучающий, неприятный.
И губы – ярко-красные, как будто он наелся вишен и забыл промокнуть рот. Эти губы потом преследовали ее в липких, вязких кошмарах: кусали яблоко, облизывались, причмокивали и при этом висели в абсолютной черноте и темноте, отдельные от остального лица.
Винсент оказался высоким, широкоплечим и загорелым. Волосы у него были светлые, выгоревшие на солнце и перевязанные сзади узкой лентой, чтобы не лезли в глаза. Брови – густые, нахмуренные, взгляд недобрый, а на скулах играли желваки. Когда Исабель была маленькой, примерно так же смотрел на нее отец, когда обнаружил ее макающей сына пекаря головой в бочку.
Одет виконт был в темные штаны, невысокие сапоги и темную рубаху, выпущенную сверху. Винсента можно было бы принять за зажиточного селянина, привыкшего к тяжелой физической работе, но ткань была слишком хорошего качества, обувь выглядела крепкой и дорогой, и простой человек никогда бы не смог держать спину так, будто проглотил палку.
– И долго он собирается болеть? – шагнул виконт вперед с таким лицом, словно хотел задушить Исабель.
Та вздрогнула.
– Я… я не знаю… ему трудно дышать из-за кашля, и он все время лежит, и…
– Видишь ли, – перебил девушку Винсент. – Я привык к тому, чтобы мой камердинер был рядом. Рядом, чтобы выслушать меня. Твой отец и так-то приходит шесть дней в неделю вместо семи.
– Но… – начала было Исабель. Да, это было правдой. Когда умерла мама, Мелех попросил у виконта несколько выходных для похорон. А потом и вовсе выпросил один день в неделю, чтобы проводить его с дочерью. Исабель тогда была маленькой и не задумывалась, нормально ли это, чтобы господин так отпускал слугу. А сейчас, глядя на виконта, девушка подумала, что для отца такая просьба была сродни тому, чтобы подойти и попросить разрешения у медведя поделиться ульем. Даже странно, что медведь и впрямь поделился, а не сожрал. Виконт раздраженно махнул рукой перед ее лицом, словно отгоняя муху.
– Но – что?
– Отец ведь не специально заболел, господин, – смело посмотрела в
