Враг мой – муж мой (СИ) - Разумовская Анастасия

– О владычица милосердная, святая, небесная! Посмотри на грешницу, жаждущую тебя, – пели они хором.

Спотыкаясь, Леолия двинулась вперёд, ощущая себя преступницей, идущей по дороге на эшафот. Не пройдёт и часа, и её жизнь закончится. Потому что быть милосердой девой – это разве жизнь? Взгляд девушки искал в лицах окружающих хоть толику сочувствия, и в некоторых находил. Мало кто из них ушёл в обитель по доброй воле. Некоторые умудрялись даже сохранять сострадание.

Но нет, нет! Её не надо жалеть! Леолия распрямила плечи, вскинула подбородок и устремила взгляд вперёд. Жалость всё равно не поможет.

Она шла, насколько могла бодро, а за ней с пением смыкались ряды дев. Наверное, их шествие было величественным. Леолия этого не знала. Девушка старалась только не упасть. Перед глазами расцветали радужные круги.

Но вот и храм. Круглый, мраморный. По окружности – лёгкие колонны из медвежьего камня. Леолия знала, что этот камень, даже умещающийся в ладони, стоит целое состояние. Страшно было представить, сколько золота отдали за колонны.

Двери, сплошь покрытые аквамаринами, были распахнуты. Кто-то из дев сунул в руку Леолии горящую свечу, и воск обжёг пальцы.

Внутри полутёмный храм был весь убран цветочными гирляндами. Хрустальный пол переливался в мерцании свечей. Перед статуей богини стояла мать настоятельница. Две девы по обе стороны держали по высокой свече.

Мать Альциона – статная, несколько располневшая, но сохранившая остатки былой красоты – сейчас сама казалась богиней. Неотвратимой, как смерть. Её лицо, в отличие от других дев, было открыто. Даже лёгкая вуаль отброшена. Серые глаза сияли вдохновением. Шёлковая, лазурная тога, символизирующая небо, подолом простиралась метра на три. Белая, словно облака, парчовая мантия, ритуальное ожерелье, диадема, сверкающая лучами, висячие серьги – всё из золота и бриллиантов – играли светом, и у Леолии на миг перехватило дыхание от восхищения.

Да, настоятельница сама была похожа сейчас на прекраснейшую богиню.

– Кто ты, алчущая? – красивым звучным голосом задала Альциона ритуальный вопрос.

Сестры позади Леолии надавили на плечи, заставив девушку опуститься на колени.

Постриг начался.

– Леолия, дочь греха, алчет милостыни госпожи своей, – ответил кто-то из сестёр позади упрямо молчащей Леолии.

– Что просишь ты у прекраснейшей? – вопрошала настоятельница, а кто-то из сестёр – Леолия никак не могла определить чей это голос – отвечал ей.

– Просит милости.

– Золото ли надобно тебе?

– Нет, милосердная. Золото развращает глаза.

– Любви ли мужской надо тебе?

– Нет, чистейшая. Мужчины развращают сердца.

– Короны ли ищешь?

– Нет, смиреннейшая. Власть развращает разум.

– Тогда чего просишь ты у алтаря небесной?

– Жажду отдать ей жизнь и сердце, посвятив их служению величайшей.

У Леолии не было сил возражать. Возможно, если сейчас закричать: «Нет, не хочу! Не хочу посвящать жизнь и сердце! Хочу и золота, и власти, и любви мужской!», то постриг прервётся? И пусть её ждёт голод и холод каземата, всё лучше, чем долгая безрадостная жизнь за каменной стеной!

Но горло пересохло. Слова, произнесённые за неё нараспев, добирались до разума как будто через вату. Спать. Упасть и уснуть. И будь что будет.

Девы запели красивую, но очень печальную песнь – жалобу грешницы. Мраморные своды отразили женские голоса, усилив их и наполнив глубиной. Леолия стиснула кулаки, прогоняя апатию и сонливость. Втянула щеку и прокусила её до крови. Не время сдаваться. Ещё несколько минут, и всё будет для неё кончено. Надо что-то делать! Сейчас.

– Ты не достойна того дара, о котором просишь, – продолжала настоятельница, когда хор стих, – но богиня милостива без меры. Возьми ножницы и подай их мне в знак доброй воли и обещания верности богине.

Холёная рука протянула девушке острые золотые ножницы, сверкнувшие аквамарином по центру. Леолия взяла их, а затем швырнула на пол. Металл звякнул о хрусталь.

– Нет моей доброй воли! И я не хочу обещать ничего, – прохрипела девушка.

Ей показалось, что молния ударила в купол, или треснул хрустальный пол, выпуская всех демонов преисподней. Сестры смешались, настоятельница застыла.

Она сделала это! Она смогла!

– Безумная, – мать Альциона вздохнула. – Ты всерьёз считаешь, что, просто бросив ножницы, можно изменить волю короля?

– Короля, но не богини, – упрямо возразила Леолия. – Разве милосердные девы должны слушать волю короля, а не прекраснейшей?

Ей показалось, или в серых глазах настоятельницы мелькнуло сочувствие? Должно быть, показалось.

– Касьяна, подай мне ножницы, – холодно велела мать Альциона. – Девы, помогите своей будущей сестре.

Касьяна выступила вперёд, подняла орудие пострига. Девы по сторонам Леолии вновь нажали на плечи непокорной, зафиксировав её. Взяв из рук верной приспешницы золотые ножницы, Альциона как ни в чём не бывало продолжила ритуал.

– Богиня принимает желание сердца твоего, – хорошо поставленным голосом нараспев провозгласила она, а у Леолии уже не осталось сил сопротивляться.

Она зажмурилась.

И тут девы отчего-то смешались, расступаясь и ахая. Кто-то прошёл чётким, тяжёлым шагом.

– Остановитесь!

Грубый мужской голос разорвал перешёптывания сестёр..

– Именем короля!

Глава 3. Стычка

Эйдэрд, герцог Медвежьего щита, поднялся над потухшим кострищем и вытер пальцы о медвежью шкуру, служащую ему плащом. Высоко горах в это время было холодно. В смысле просто холодно, а не дул ледяной ветер, как в обычное время года.

– Ты тоже считаешь это странным? – обернулся он к Грэхэму, одному из своих командиров.

– Они никогда раньше так не делали, – признал тот. – Возможно, поменяли тактику?

Эйдэрд скривил губы. Всё это ему не нравилось.

Кровавые всадники вели войны с Медвежьим герцогством с незапамятных времён. Когда всадники ещё не объединились в королевство. Когда сами медведцы были настоящими медведями, с когтистыми лапами и бурой шерстью, если верить легендам и сказкам. Но ни разу всадники не уходили без битвы. Прийти, постоять под стенами заставы и уйти? Зачем? Разве только отвлечь внимание. Но от чего именно хотят отвлечь его?

– Мой герцог, – Юдард, оруженосец Эйдэрда, спешил к нему по крутому склону. На плече его сидела почтовая ворона.

Оруженосец с поклоном протянул свернутую трубочкой записку.

– Из Железного когтя, – поспешил предупредить он.

Эйдэрд развернул послание и скрипнул зубами.

– Мой герцог? – Грэхэм встревожено смотрел на него.

– Они осадили Железный коготь, – рыкнул Эйдэрд.

– Высылать подкрепление? – уточнил Грэхэм, зная ответ наверняка.

И ошибся.

– Нет, – Эйдэрд прищурил глаза цвета воронёной стали. – Сначала Могучая Лапа, затем Алмазный клык, а теперь Железный коготь. Они уйдут и оттуда раньше, чем мы подоспеем.

– А если…

– Если я ошибаюсь, и конечная цель всадников именно Железный Коготь, то гарнизон в ней способен продержаться не один день. Мы успеем им помочь. Но я уверен, что и Коготь им не нужен.

– Тогда что?

Эйдерд мрачно глянул на помощника. Седые усы, мудрые, зоркие, как у орла, глаза и орлиный же нос. Грэхэм воевал ещё под началом отца нынешнего господина. И, пожалуй, слишком привык сражаться по правилам. А правила имеют свойство меняться

Медвежий герцог снова задумался, провёл рукой по короткой бородке, больше похожей на несбритую щетину. Положим, они бьют по разным заставам, чтобы медведцы пропустили удар по одной из крепостей. Но даже если пропустят, любая из них может выстоять под ударами старинных врагов не менее полугода. Он регулярно и тщательно проверял обороноспособность своих застав.

Напасть на Берлогу – главный город Медвежьего щита? Невозможно. До него три дня пути, а кровавая магия в этих горах не действует, придётся всадникам продвигаться, не ускоряя скорость коней магически. Уж экспедицию-то вражеского отряда медведцы точно не пропустят. Тогда – что?