Змеиный крест (СИ) - Энни Вилкс
Вила застыла.
— Что? Не было никакого Вестера. Я бы знала. Сколько ему лет?
— Не знаю, в родовых книгах не пишут дат. Его линия не соединена с другими именами.
— Значит, он бастард? Только чей…
— А мы не должны… Связаться как-то с ним? Не знаю, рассказать ему что-нибудь из того, что тогда случилось? Не должны ли мы теперь ему служить?
Алана опасалась, что мать скажет, что им пора писать письма и собираться в дорогу, но Вила покачала головой:
— Нет. Не верю. Я сама, своими глазами видела их всех. Каждого. Всех мертвыми. Не осталось никого. Герцог Даор Карион — величайший артефактолог Империи. Может быть он нашел способ обмануть книги. Не будем высовываться.
Уже глубокой ночью Алана вертелась, не в силах заснуть. Ей казалось, что произошло что-то значительное, и что это как-то касается ее. Она проваливалась в сон, снова проживая рассказ Вилы об ужасных событиях почти тридцатилетней давности, и снова просыпалась, будто выдернутая призрачной сетью на поверхность. Сердце колотилось в горле и на кончиках пальцев, дыхание никак не успокаивалось.
«Тебе был всего годик, а мне только исполнилось шестнадцать, — шептала Вила дочке, пока Лас, приемный отец Аланы, спал. В глазах Вилы стояли слезы. — Я прислуживала на кухне, помогала матери, как ты помогаешь мне. Но там была совсем другая кухня. У герцогов Вертерхардов был громадный замок, высокие белые стены, острые башни, сотни комнат… Такой красивый! Таких больше нет. Он был как будто из мира Света. Стены переливались перламутром, камень дышал, я любила прислоняться щекой к кладке — и ощущать ответное тепло. Теплые камни, даже ночью, представляешь? О них можно было греться в морозы. Я знаю, они специально так сделали, чтобы никто не мерз. Их очень любили. Никто и никогда не предал бы их.
Все произошло так быстро. Я до сих пор не понимаю. Я была в подвале, когда все началось. Камни содрогнулись, будто кто-то из-под земли ударил в фундамент, а потом еще и еще. Но стены устояли, только вибрировали, как колокол, и это гул был таким невыносимым, что мы все попадали на землю, закрыли уши руками. А когда звук прекратился, многие остались лежать без сознания. А я выбежала посмотреть, что происходит. И во внутреннем дворе увидела… их. Они лежали на снегу, кровь была у них на лицах, тянулась сразу из глаз, носа, ушей и рта… Такие жуткие красные ручейки. И их дети были мертвы, все до одного, все пятеро. Там же, рядом, прямо посреди клумбы, будто кто-то выложил их аккуратно, по росту. Вокруг никого не было. Они не дышали, и к ним было очень страшно подходить. Я побежала в галерею, где должна была убирать лавки моя мама… Она тоже… — Вила рыдала. — И другие слуги, которые убирались там, тоже… И никого. А потом я услышала крик ребенка. Я нашла тебя в снегу, кто-то закопал тебя вместе с люлькой. Твоя мама… она была очень доброй и хорошей женщиной. Она много раз помогала мне. Я боялась, что меня найдут, но не могла тебя там оставить. Никто за нами не гнался: после исчезновения белой семьи, до безымянных слуг никому не было дела, но я все равно бежала, не останавливаясь. Черные искали виноватых, они покарали красных. Я думала, черные решат, что и я к чему-то причастна, раз смогла выжить, и заберут меня, а ты погибнешь от голода. Было очень холодно, я останавливалась на ночлег в хлевах, пока не добралась до Желтых земель. Ты представляешь, какие морозы стоят зимой на севере? Я думала, мы замерзнем до смерти. Но этот амулет, — Вила показывала Алане на спрятанный у сердца приемной дочки серебряный змеевидный крест, — он сохранил тебе жизнь».
И родная мать Аланы, и Вила — обе они были служанками Вертерхардов. Верность хозяевам — великая добродетель, служение им до конца — единственный выбор. Так всегда говорила мама. Не значило ли это, что теперь придется покинуть уютные Зеленые земли, приютившие, подарившие кров и новую, единственную, жизнь? Алана с трудом могла себе представить, как могла бы она бросить мастера Оливера, его непутевых детей и даже капризную Флору. И уж тем более, как она сможет жить без друзей, без меланхоличного, но такого чуткого Вэла, без неунывающей Виары.
«Ни на что не променяю мою жизнь!» — любила она восклицать даже в моменты печали, напоминая себе, что живет счастливо и свободно, в теплой семье, занимаясь любимым делом. Вэл грезил возможностью оказаться среди шепчущих и открыть в себе тайное предназначение, уже замужняя Виара все еще втайне мечтала выйти за именитого и стать частью древней семьи, но Алана просто хотела оставаться на своем месте и продолжать делать то, что делала.
Со смущением она вспоминала, что ребенком, еще до рассказа Вилы о резне в белом замке, тоже мечтала оказаться именитой, а не Аланой, дочерью Ласа. Тогда она считала шепчущих и именитых почти богами, живущими какой-то другой, высокой и неземной жизнью, и по крупицам, как драгоценность, собирала информацию о великих семьях. Маркизы, бароны, и особенно герцоги были другими, совсем не как безымянные, даже не как трехсотлетние Голденеры. Они вели свои фамилии тысячелетиями и тщательно оберегали родовые секреты. Истории об их деяниях иногда встречались в описаниях политических ходов, имена мелькали в записях о переходе именитой женщины из одной семьи в другую.
Вила приносила домой книги из деревенской библиотеки при школе, а потом журила дочь за то, что та жжет свечи по ночам.
Деревенские шутили над Аланой, зная о ее любви к чтению: пообещав ей книжку или на худой конец интересную историю, девочку можно было заинтересовать хоть щипанием перьев на подушки, хоть покраской заборов смолой, чем взрослые без смущения пользовались, пока Алане не повезло по-крупному и она впервые не набралась мужества, чтобы проникнуть в библиотеку Голденеров. «Большая книга правдивых сказаний» так захватила ее, что она зазевалась и забыла об осторожности, и мастер Оливер застал уткнувшуюся в старые страницы девочку прямо в собственном кресле. Но
