Фамильярам слова не давали! - Ольга Викторовна Романовская
Не понимаю, как Патриция умудрялась не стареть. Как ни старалась, не могла отыскать новых морщинок или паутины седины в волосах. Тетушка всю жизнь отрицала наличие дара, но я подозревала, таковой таки передавался из поколения в поколение по материнской линии. От отца я унаследовала другое, вовсе не страсть к травам и умение открывать Врата. Да ведь и Патриция как-то оказалась в магической академии. Вряд ли сюда брали людей с улицы даже на должность завхоза. Комендант общежития – и вовсе ответственный пост. Тяжело уследить, приструнить юных магов и волшебниц, когда нечего им противопоставить. Выходит, дар у тетушки имелся, только зачем она его скрывала? Я видела лишь одну причину: некий проступок, которого Патриция стыдилась, из-за которого запретила себе колдовать. Может, когда-нибудь я узнаю правду. Нам обеим найдется что сказать.
Тетушка пару раз вздохнула, явно привлекая внимание. От меня ждали вопроса, и я его задала:
– Что случилось? Неприятности на работе?
В самом деле, вдруг ректор ее отчитал, выместил гнев на племяннице. Драконы – народ злопамятный.
Мирно тикали часы в углу, старомодные, как положено, с кукушкой. На циферблате – цветочная вязь. Стебли словно прорастали из маятника. Зеленый, красный и синий – главная триада жизни.
– Да если бы неприятности! – снова вздохнула Патриция и налила мне еще чаю. Она собирала его сама, готовила по фамильному рецепту. Вкуснота необыкновенная! – Нехорошо академии без темной ведьмы.
– Так, не начинай! – Поднявшись, я вскинула руку. – И Крылатому лорду передай: бесполезно, пусть оставит в покое.
– Между прочим, он ни словечка о тебе не сказал. – Тетя поджала губы. – Мы закупки на следующий год обсуждали.
Связав два и два, Патриция нахмурилась и пригвоздила к полу тяжелым взглядом.
– Только не говори, – взмолилась она, – что ты и с ним в пух и прах разругалась!
Промолчала. Сама же просила не говорить.
– Орланда! – Тетя со стоном закрыла лицо руками.
– Он сам виноват.
Поддавшись соблазну, опустилась обратно на стул и потянулась за хрустящим тостом. Сверху варенье из крыжовника… Ммм!
– Орланда, так нельзя! – оправившись от первоначального шока, перешла в наступление Патриция. – Ты всю жизнь бегать собираешься, в нищете прозябать? И все из-за дурацкого характера! Лорд Дарел вежливый, обходительный, слова дурного не скажет. А ты… Хватит уже, надоело! Капризный ребенок, вот ты кто!
Тетушкина отповедь проняла, я даже тост обратно положила. Захотелось рассказать ей об «обходительном» Тигрии, но выражение лица Патриции подсказывало, что она воспримет все как ребячество. И я нанесла ответный удар:
– Смотрю, ты быстро простила драконов, забыла сестру.
Тетя промолчала, нарочито громко мешая ложкой сахар. А я поспешила закрепить успех:
– Да, Крылатые лорды обходительны, вежливы, но ровно до того момента, когда получат свое. Тогда весь лоск слетает, вылезает неприглядная суть.
– Я ведь не замуж за него выходить предлагаю, – возразила Патриция. Мои слова ее задели. – Или ректор к тебе приставал?
Соврать я не могла и покачала головой.
– Он просто копался в моем белье. В буквальном смысле. А до того едва не сбил моторной каретой.
– И вел себя по-хамски, – подала голос Ара.
Кошка уже поела и теперь грела пузико у изразцовой печи, растянувшись практически от стенки до стенки.
Патриция метнула на нее короткий взгляд и посетовала:
– В мое время домашние животные в разговоры хозяев не вмешивались.
После она обратилась уже ко мне:
– Уверена, ректор уже сто раз извинился, но я тебя знаю: ты не прощаешь.
– Драконов, тетя, только драконов.
Взор сам собой обратился к акварели за стеклом.
– Ты должна согласиться, Орланда. – Голос Патриции изменился, заставил с тревогой обернуться, ловить каждое слово. – Ты знаешь, я не из пугливых, но мне страшно. Очень страшно, особенно по ночам. Останься хотя бы на полгода. Ради меня.
Я придвинула стул ближе к тете и взяла ее за руку. Патриция побледнела, пальцы едва заметно подрагивали. Теперь, то ли из-за света, резко обозначавшего тени возле носа и рта, то ли из-за тетушкиных переживаний, с сожалением убедилась: она постарела.
Словно прочитав мои мысли, Патриция пробормотала:
– Старики больше всего боятся смерти, а она бродит рядом.
– Брось, ты проживешь еще сто лет!
Расчувствовавшись, чмокнула тетю в лоб.
– Я не о том, Орланда, – покачала головой тетя. – Ректор написал, что случилось с прошлой ведьмой?
– Она умерла. Старая была.
– Старая, но умирать не собиралась. Ей помогли.
По гостиной словно пролетел порыв ледяного ветра, поиграл пламенем свеч. Поежившись, я отхлебнула чаю. О насильственной смерти моей коллеги ректор даже не заикнулся.
– Ее нашли повешенной в собственной спальне, – продолжила Патриция. – Под ногами, прямо на постели, нарисована пентаграмма. Несчастная успела закоченеть, болталась в ночной рубашке и домашних туфлях. Окно закрыто, дверь тоже.
Инстинктивно я обернулась. Вдруг таинственный убийца сейчас наблюдает за нами? Разумеется, ничего, за окном только темнота рано наступившей осенней ночи.
– Теперь ты понимаешь, почему мне страшно. В академии творятся разные вещи… Нехорошие вещи, Орланда. Если дальше так пойдет, ректору придется объявлять чрезвычайное положение и просить помощи властей.
И я сдалась. Уехать сейчас – бросить тетю в смертельной опасности. Лгать бы она не стала, тогда, пять лет назад, тоже могла бы, но приводила совсем другие аргументы. Да и разве я не вижу, как посерело ее лицо, как заострились скулы, когда Патриция рассказывала о смерти темной ведьмы. Наверное, это та самая, которая меня учила. Она действительно не производила впечатления старухи, примеряющей саван. Я поэтому на нее и не подумала, решила, речь о другой ведьме, ее преемнице.
– Хорошо, завтра схожу к ректору. Разумеется, – усмехнулась я, – если он пожелает меня принять.
– Если бы ты оставила адрес, – сварливо попеняла Патриция, – я давно бы написала тебе. Бросила тетку, пусть ее приносят в жертву!
Я удивленно заморгала:
– Разве не ты сообщила ректору, где я живу?
– Да ты сбежала быстрее лани, ни ответа, ни привета. Ректор по каким-то своим каналам разыскал, только спросил, правда ли ты темная ведьма.
Кровь снова прилила к лицу тети. Она успокоилась и вернулась к прежней тактике: укорам и взыванию к совести.
– Он оскорбил маму.
– Что? – не поняла Патриция.
Я несколько раз вздохнула и выдохнула. Хотелось забрать слова обратно, притвориться, будто я ничего не говорила. Почему прошлое так болезненно, почему я не могу откровенно обсудить его даже с тетей, самым близким мне человеком? Наверное, дело во мне. Но надо решиться, попытаться объяснить, иначе в глазах
