Два дня до солнца - Марина Сергеевна Комарова
Давясь собственным стоном, я сжимаю кулак так, чтобы теплая струйка бежала на ткань, оставляя черные расползающиеся круги от упавших капель. Те в свою очередь замирают, словно испуганные звери, но прибывающая кровь заставляют их двигаться дальше… На поверхность зеркала… В чашу с водой… На крышку стола…
В комнате становится холодно ― кажется, дыхание сейчас замрёт в воздухе снежным узором. Тьма сгущается. По позвоночнику стекает пот. Я чувствую, как мне в затылок кто-то смотрит. А потом тянет нечеловеческие руки…
Ступни словно прирастают к полу. Удары капель по стеклу заполняют собой всё кругом.
Они смеются.
Смеются-смеются-смеются.
Меня окутывает ужас. Ничего просто так не дается. Ничего просто так в руки не упадет. Его можно только удержать окровавленными ладонями.
Мои помертвевшие губы шепчут почти неслышно:
― Иди, оттуда, где лежишь… ― Каждое слово словно камень, что падает в глубокий колодец, ― только эхо разносится. ― Где зубы не размыкаются, рты не раскрываются, очи не глядят, где вечным сном спят…
Судорожный вздох. Удар ветки по стеклу. Чей-то крик, но не на улице, а за спиной. Рука пылает от боли.
― Могилы зарыты, гробы закрыты, гвоздями забиты. На зов крови моей, на зов воли моей. К ладоням моим, к устам моим, словам моим. Выйди из темноты ко мне…
Грудную клетку вмиг стискивает, не давая сделать вдох. Взгляд отвести не получается, кажется, даже веки онемели. Только смотреть. Смотреть, пытаясь разглядеть то, чего не может быть.
И онеметь от ужаса, когда ткань колыхнется, натягиваясь и обрисовывая очертания раскрытой ладони и длинных пальцев.
Я не могу даже шевельнуться ― только зачарованно смотрю, как они сминают ткань, словно пытаясь разобраться, что это такое. Ладонь исчезает, и в ту же секунду газовый шелк чернильно-фиолетовой волной покрывает лицо, у которого я, оказывается, знаю каждую черточку.
― Уверен? ― звучит хрипло и страшно, так, что понимаешь: дороги назад нет.
Ткань тонкой преградой разделяет прошлое и настоящее. Достаточно сдернуть этот струящийся полог, и всё. Настоящее останется со мной навек. Или наоборот ― оттолкнуть в зеркальный коридор без начала и конца, одним движением закрыв от прошлого.
Через шелк его глаза кажутся бездной тьмы, способной погасить все звёзды. Кровь черной змейкой ползет по его щеке, оставляя след через ткань.
― Подумай… Антон… ― Слова явно даются ему с трудом. ― Это не то, с чем можно играть. Если сейчас не отвернешься и не уйдешь, то не сможешь потом больше никогда отказаться…
Нужно ли?.. Стоит ли?..
Хуже или лучше?
Мысли так и кружат в безумном танце, но я явно лишний в этой пляске сумасшествия и здравого смысла, потому что просто делаю шаг вперед, касаюсь пальцами его щеки. Шелк еле ощутимо холодит кожу.
― Ан… тон…
По телу проносится жар.
Кровь попадает на его губы, распускаясь алым цветком. В ту же секунду я прижимаюсь к ним своими, и зеркало с оглушительным треском разлетается на мелкие осколки.
Шелк течет вместе с кровью, падает под ноги, в ушах шумит то ли море, то ли целый бескрайний океан. От поцелуя всё застилает туманом, и больше нет ни единого сомнения что делать и как. Решение принято.
Пальцы тонут в светлых волосах, губы выпивают вдох за вдохом, стон за стоном, не давая разбиться о каменную реальность. Наоборот ― разбивая её собой.
Смотри, небо.
Смотри, тьма.
Смотри, дождь за окном, который никогда не смоет его отражение в зеркале.
Вопреки всем законам, правилам и чьим-то решениям это происходит прямо сейчас. И мне совершенно плевать, что будет дальше. Не мне ― нам.
Кожа вспыхивает огнем от каждого прикосновения, тело требует большего. И уже не смотришь, куда соскальзывает рубашка, а следом за ней и всё остальное.
Важнее всего сейчас гладкая и горячая кожа. Твёрдая поверхность стола. Вспышка молнии, осветившая рассыпавшиеся по темной столешнице, серебрящиеся ковылем волосы. Утонувшая во тьме глаз, в которых ещё неверие, желание, дерзость и то, отчего невозможно остаться человеком.
― Давай… ― улыбается он так, что кажется, будто сердце разрезали напополам тем самым ножом, что лежит где-то под моими ногами.
Я провожу по стройным бедрам и голеням, помогая лодыжкам скреститься у меня на пояснице.
Остается только двинуться вперед ― в безмолвный жар. Смотреть вниз ― в бездонную тьму. Ощущать боль ― от впившихся в плечи ногтей. И ― разлетаться так же как зеркало, которое больше никогда не отразит наше прошлое.
Два дыхания сплетаются в одно. Кровь смешивается на губах.
― Да… ― то ли моё, то ли его.
― Да-а-а… ― то ли его, то ли моё.
Переплетённые пальцы, сжатые настолько, что могут хрустнуть кости. Немое обещание больше никогда не оказываться по разные стороны затянутого шелком зеркала.
Сбившееся дыхание. Шум усиливающегося ливня. Хриплые стоны. Сорванный крик, который прокатывается по всей комнате, разрывая тишину.
Перед зажмуренными глазами и правда гаснут все звезды, чтобы через секунду снова вспыхнуть, слепя до бесконечности.
Воздух разрывает лёгкие, горло перехвачено так, что не сказать ни слова. И даже пошевелиться не получается. Хотя, наверное, и не надо. Только чувствовать, что сердце стучит, ладонь снова пульсирует болью, но сейчас совсем не такой, как раньше. Губы саднит ― кажется, поцелуи были слишком далеки от того, что называют нежностью. Но это неважно.
Я чувствую прикосновение к своим волосам.
Замираю, не в силах даже выдохнуть, а потом медленно поднимаю глаза.
Тьмы нет, снова зелено-голубая волна, от которой перехватывает дыхание. И как-то совершенно неважно, что за окном льёт дождь.
А ещё в этом взгляд читается что-то непривычное. Мягкое. Сломанное и вновь возрожденное, как волшебный феникс из пепла.
― Смотришь на меня, как будто хочешь сожрать, ― тут же подсекает Дан трепетный момент. ― Кстати, о сожрать. У тебя что-то есть?
Я могу только моргнуть, подбирая слова. А потом плюнуть на это, уткнуться лбом в его влажное плечо и расхохотаться.
― Очень смешно, ― ворчит Дан, но через несколько секунд сам прыскает от хохота.
Со временем всё же получается расцепиться, отправить его в душ и даже отрыть в шкафу халат. Хороший, махровый, коричневый с медово-желтой вышивкой на карманах. На день рождения презентовала соседская чета Кавунов. Он так и лежал новье новьем. Разгуливать в такой вещице надо либо где-то в гостинице, либо перед кем-то (кот не в счет).
Поэтому халат я тут же отдаю Дану. По размеру почти подходит.
Фроня, который всё
