Карина Демина - Невеста
Тора играла.
Без нот. По памяти. Для себя… и оказалось, что не только. Надо же было пропустить его появление…
— Не останавливайся, — попросил райгрэ.
И Хильда потребовала сосредоточиться. Исполнение должно быть безукоризненно или настолько близко к таковому, насколько это возможно. Была ли она права? Тора не знала, но музыка перестала доставлять ей удовольствие. Впрочем, райгрэ подобные мелочи не интересовали.
И вечер был обыкновенен.
Разве что он снова задавал странные вопросы.
Подымаясь в спальню, Тора осмелилась посмотреть в зеркало. Хильда кивнула: все правильно, спешить не надо. В постели мужчина скорее выслушает женщину, если, конечно, она постарается.
Но Тора опять все испортила.
Почему-то рядом с райгрэ она забывала о том, что думать следует о себе… еще и заснула.
Хильда будет разочарована.
Глава 20
Прятки
Пятую ночь кряду я устраивалась на ночевку отдельно, да и днем старалась держаться в стороне от Одена настолько, насколько это было возможно. Нет, причина не в затаенной обиде, скорее уж после того разговора не могла относиться к нему по-прежнему.
Куда-то исчезла прежняя игривая легкость, которая ранее казалась вполне естественной, и теперь меня не отпускало ощущение, что Оден запоминает каждое произнесенное мною слово, каждый мой поступок. Запоминает. Взвешивает. И решает — наградить меня или наказать.
Наверняка, я не слишком-то успешно справлялась с ролью свиты.
Не нанималась.
Ребра мои зажили, и рука подозрительно быстро вернула утраченную подвижность. И о полученной травме напоминал лишь приятный, зеленовато-желтый окрас кожи. И если позавчера я еще сомневалась, выдержу ли дорогу, то сегодня сомнения исчезли.
Да и… болеть лучше дома, на перине и под пуховым одеялом, с книжкой, спрятанной под подушку, травяным чаем и мамиными пирогами. А лучше нет средства от ссадин, чем обслюнявленный лист подорожника, прижатый к разбитой коленке. Ну или локтю, локти у меня страдали особенно часто.
Только вот волшебный подорожник остался в детстве.
И книжки.
И пироги.
И бабушкины мешочки с травами.
И уверенность, что завтра, на крайний случае послезавтра, все будет хорошо.
Здесь же — бесконечный луг и Оден, который, прочувствовав мое настроение, все больше помалкивал. А меня это его молчание почему-то раздражало неимоверно. Этим вечером нас разделил костер, который я разложила на плоском камне. Судя по старым следам копоти, ему уже случалось давать прибежище огню. Пламя расползалось рыжей кляксой, изредка подымалось, силясь дотянуться до котелка, и опадало, не способное удержаться на темных его боках.
— Скажи, — Оден все же заговорил первым, — все альвы такие злопамятные? Или только ты?
— Что?
Он повторил вопрос, и показалось — издевается.
Я злопамятная? Да я тут с ним нянчусь, вожусь каждый вечер, выкладываясь на полную силу, у меня даже арканы стали почти идеальны, и я злопамятная!
— Была бы злопамятная — ушла бы.
— Не надо, — тихо произнес Оден.
— Не буду.
Мы оба прекрасно знали, что я никуда не уйду, ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, когда мы, наконец, доберемся до Лосиной Гривы, и там уже придется решать, идти по ней либо же срезать путь через Долину. И не следует надеяться, что проберемся незамеченными.
Я смотрю на закипающую воду, понимая, что надо бы заговорить… я ведь не злопамятная.
Я практичная.
А темы для разговора нет. Теперь почему-то любая, самая отстраненная, кажется мне небезопасной. И молчание затягивается, оно неправильное, болезненное, и потаенное желание сбежать крепнет. Одной ведь лучше. Я прекрасно со всем сама справлялась, так зачем тогда себя мучить?
Мы ужинаем. И потом я вновь пытаюсь заткнуть жадные рты его ран, отмечая, что остались лишь те, которые на спине.
Но их тоже хватает.
А я устала. Я не привыкла так долго отдавать, и поэтому, когда Оден сгребает меня в охапку, сопротивляюсь, но слабо.
— Если я попрошу прощения, это поможет? — он заставляет меня сесть и держит крепко.
— За что?
— Не знаю. Ты мне скажи, а я соглашусь.
Он провел носом по шее.
— Я понимаю, что тебя обидел и сильно. И наверное, мне следовало промолчать. Или сказать как-то иначе.
— И что бы изменилось?
Факты перестали бы быть фактами?
— Понятия не имею. Возможно, ничего. А возможно, многое. Не обижайся, пожалуста.
— Я не обижаюсь. И не злюсь…
— Тогда в чем дело?
В том, что мне сидеть неудобно. И вообще, я не привыкла, чтобы меня обнюхивали. Или облизывали. Хотя нет, это не облизывание, но…
— В том, что… просто… мы слишком разные. И мне лучше держаться подальше от тебя.
— Совсем подальше?
Мою шею не собирались оставлять в покое. Оден нежно касался ее губами, прикусывал и отпускал.
— Я… помню договор… и на Лосиной гриве будет подходящее место и… дня два-три. Мы дойдем. А потом…
— Место значит… — он отстранился, но лишь затем, чтобы переключить внимание на уши. — Место — это, конечно, очень важно.
Еще как важно, но я не знала, что у меня настолько нежные уши.
— Отпусти!
— Нет. Если отпущу — сбежишь. А я слишком старый и больной, чтобы за тобой бегать.
И сбегу, потому что… потому что я не знаю, как мне дальше себя вести. Притвориться, что я не понимаю, что происходит?
— Тебе ведь не плохо, — Оден не спрашивает, но утверждает.
И да, мне не плохо. Мне хорошо, и я этого боюсь.
Я прекрасно знаю, что происходит между мужчиной и женщиной, видела не раз — в лагере быстро позабыли о такой вещи, как стеснение и мораль. И пусть бы мама старалась как-то оградить меня от того, что творилось вокруг, у нее не выходило.
Но там все было иначе.
Как-то… обыкновенно. Грязно. По животному. И если вначале во мне было какое-то нездоровое любопытство, то весьма скоро оно угасло. Я быстро научилась не обращать внимания на подобные вещи.
Правда, потом был Храм и святая уверенность, что здесь все иначе…
— Эйо, не надо вспоминать, — Оден гладит большим пальцем горло, и отросший ноготь слегка царапает кожу.
— Как ты понял?
— Ты закрылась. Посмотри, — палец перемещается на плечо, сдвигая край рубашки. — Шея деревянная. И плечи. И запах изменился.
Наверное, сейчас я могла бы вывернуться и уйти, Оден не стал бы задерживать. Но я не шелохнулась.
Отпускало.
Храма нет. Стен. Темноты. Есть луг и вечер, когда солнце почти уже нырнула в призрачные тенета горизонта. Кузнечики стрекочут.
И где-то совсем неподалеку громко возмущается куропатка.
