Цветок вампира - аконит - Мокашь Лили

Что появление здесь было ошибкой. Я так легко попала в любовно расставленную ловушку, совершенно не задумываясь о том, что отца может и вовсе не быть здесь. Теперь я знала наверняка: худшие решения принимаются поспешно, подстрекаемые, быстро пускающим корни, зерном страх

— Ася, успокойся.

Я рассмеялась Никите в лицо. Неудержимо, почти безумно.

— Ты совсем за дуру меня держишь? Думаешь, я не поняла, когда увидела вас вместе, что здесь происходит? Добрый сыночек помогает матери охотиться, заманивая в капкан наивных девиц с округи. Доставка вкусной и питательной еды ценой в один клик! Так, получается?

Я кричала, говоря всё быстрее и быстрее. Горячие слёзы катились по щекам. На таком морозе кожу больно жгло от соприкосновения с горячей влагой, но остановиться было выше моих сил.

— Скольких девушек ты вот так вылавливал поодиночке, вёз на убой? У тебя вообще есть хотя бы осколок сердца или человечность рождённых вампирами не положена?

Кадык Каримова дёрнулся, словно он тяжело сглотнул. По глазам казалось, что каждое новое слово наносит Никите удар, но я не верила больше ничему, а лишь продолжала в красках расписывать, как действовала сообща развесёлая семейка. И вот когда рассказ был окончен, мы так и остались стоять друг напротив друга. Моя рука по-прежнему была охвачена за кисть, точно Ник боялся, очередной попытке его ударить, но разве могла я нанести прочной как сталь коже хоть какой-то ущерб?

— Думаешь, что всё знаешь и я в этой истории — главный злодей? — он шумно выдохнул: — Ну конечно, тебе ведь так намного проще, чем посмотреть на что обрекла ТВОЯ семья МОЮ.

Я в ступоре смотрела на него и не понимала, что Никита имеет в виду. Моя семья? Да что она могла ему сделать?

— О, не делай такой удивлённое лицо, — Каримов недовольно поморщился: — Стоило уехать с папочкой из города, как ты тут же отстранилась и даже решила отделаться от меня одним коротким сообщением.

Каримов так резко отпустил мою руку, что я дёрнулась от страха, но он всё продолжал:

— Хотел бы я знать, что он тебе наговорил и сколько в этом было на самом деле правды. Впрочем, какое это теперь имеет значение не так ли?

Его вопрос прозвучал в пустоту. Галина терпеливо ждала, отойдя в сторону и сложив руки перед собой. Она внимательно рассматривала моё лицо, отчего всё нутро стянулось тугим узлом, ожидая подвоха.

— О чём ты говоришь? Как моя семья могла навредить твоей?

— Не похоже, что девчонка врёт, — Галина всё же подала голос, и губы светловолосой бестии вновь растянулись в сладострастной улыбке: — Ничегошеньки она не знает. Ха-ха! Вот это чудеса!

Безумная вновь засмеялась и как бы ни был красив её голос, были в нём ноты, от которых внутри стыла кровь.

— Заткнись! — рявкнул Никита матери, и с опаской заглянул мне в глаза, точно боясь оступиться. В этот момент он выглядел совсем не как невинный старшеклассник, которого я когда-то знала и полюбила. На смену улыбчивым чертам пришли хмурые. Взгляд казался осознанным и взрослым.

Он возвёл руки к моему лицу и на мгновение замер, безмолвно спрашивая разрешения, но я лишь отшатнулась.

— Ты не доверяешь мне, — горько отозвался он и, от безумия происходящего, у меня вырвался смешок.

— А должна? Вы похитили моего отца, угрозами заманили в лес, а теперь завели какую-то шарманку и строите из себя мучеников. Ник, ты хотя бы сам понимаешь, как это выглядит со стороны? Какого чёрта произошло?

Непривычное ругательство крутилось на языке. Я хотела понять, что на самом деле таится за похищением, но больше всего хотела увидеть Костю. Чем дольше мы теряли время здесь, за бессмысленным разговором из полунамёков и выяснения кто и что знает, тем яростней отбивала место у страха ярость меня. И когда только я начала заводиться так легко? Где моё привычное самообладание и спокойствие, которое всегда приходилось кстати?

Никита глубоко вздохнул, собираясь с силами. После короткого промедления он начал объяснять:

— Галина – моя настоящая мать, — Каримов указал в сторону женщины.

— Это мне стало понятно, после «сынок», — небрежно отбросила я и Никита адресовал ко мне недовольный взгляд, поджав губы. Весь его вид, как бы говорил: «Тебе точно нужно объяснение или как?», и я покорно уставилась в пол, признавая ошибку.

— Так вот, — продолжил он: — Моя мать была обращена против её воли, неравнодушным доктором, прямо посреди операционной. Роды дались ей слишком тяжело, Галина потеряла много крови, даря жизнь мне и… очаровательный и блистательный доктор Смирнов, — Никита говорил об отце Эдуарда с нескрываемым презрением: — Посчитал себя вправе решать судьбу моей матери.

— Сын, — Галина прервала рассказ: — Позволишь вставить пару слов? Всё же это скорее моя история, чем твоя.

Они многозначительно переглянулись, и Никита жестом предложил матери продолжить.

— Я очнулась в комнате, полной света. От яркости было трудно открыть глаза, и я зажмурилась, прислушиваясь к ощущениям. Первым, что я почувствовала, было полное отсутствие привычных сигналов тела. Не было ни боли, ни лёгкого жжения в животе, ни тяжести. Казалось, моё тело освободилось от сковывающих оков и стало чем-то новым, выше моего понимания. Я приложила руку к животу и там, где когда-то был мой сын, оказалась лишь гладкая, упругая кожа, будто внутри никогда и не росла жизнь. В то мгновение я взмолилась всем богам, надеясь, что с ребёнком всё хорошо.

Мои размышления прервало появление вестника. Доктор склонился надо мной, закрывая собой яркий свет, как оказалось, от большого операционного прожектора, направленного прямо на моё лицо. Доктор представился, как Владимир Смирнов. Голосом, полным тепла и заботы, он тихо объяснил, что моя прежняя жизнь окончена. Что он ничего не смог сделать для моего дитя, но смог спасти меня, дарую вечную, по его словам, прекрасную жизнь, полную удивительных возможностей.

Доктор продолжал говорить что-то ещё, воодушевленный, но моё сердце оказалось разбитым на тысячу мелких осколков. Какая-то важная часть меня оборвалась в то же мгновение, как стоило Владимиру мельком упомянуть об утрате. Моей утрате, что абсолютно не трогала фибры его души, в отличие от перспектив нового существа, которым час от часа я становилась. Он держал меня в этой комнате, изучая, долгие месяцы. Учил быть тем, что я есть сейчас. Пытался приучить пить прохладную донорскую кровь, которую исправно проносил в глубоком кармане халата.

Первое время это вполне хватало для насыщения. Чувство жажды оставалось чем-то неизвестным, рассказанным доктором, как страшная сказка. Я училась управлять новым телом, познавать его возможности. Время шло и казалось, все органы чувств раскрыли свой настоящий, природный потенциал. Каждый вечер доктор разговаривал со мной, записывая какие-то наблюдения в свою тетрадь. Одни вопросы повторялись, другие же становились более точечными, новыми. Со временем я начала прокручивать в голове наш самый первый диалог с Владимиром и не понимала, когда же на самом деле начнётся новая жизнь, полная возможностей? Хождение в четырёх стенах и общение с одним-единственным человеком, давило на меня, возвращаясь мыслями к утрате. Оставаясь наедине с собой, я мысленно всё время возвращалась к потере сына, но стоило доктору появиться, как становилось легче. Краткосрочно, но всё же легче.

Хотелось выйти. Почувствовать лёгкий ветерок на своей коже, глотнуть свежего воздуха и запахов, взамен пропитанного резким ароматом хлороформа подземного этажа больницы. Я стала спрашивать доктора Смирнова, когда же мне будет позволено выйти, но слышала лишь уклончивый ответ. Каждый свой визит, он доставал пышную связку ключей и закрывал за собой дверь на три оборота.

Вскоре сон покинул меня. Он просто больше не был нужен и вот тогда, стало по-настоящему тяжело. Ощущение времени полностью растворилось, и я уже не знала, как часто на самом деле вижу Владимира. Приходит ли доктор каждый день или мне хотелось думать, что это так? В комнате не было ни зеркал, ни календаря, ни часов. Ничего, что могло помочь.