Ни конному, ни пешему... - Надежда Костина
Левко нерешительно поднял голову, и, глядя прямо в небесно-синие глаза лесного хозяина, выпалил тонким срывающимся голосом:
— Добре! Только если будешь биться, то я…я…тоже!
Порыв свежего весеннего ветра пронесся по хате, взметнув рушники над образами, дохнув в лица запахом реки, скошенной сочной травы и…пропал.
Ядвига обессилено прислонилась к стене и разжала сведённые судорогой пальцы. От врезавшихся в кожу ногтей на ладонях выступила кровь. О том, что было бы, если б мальчишка отказался пойти с лешим, она старалась не думать. Вспомнились давнишние слова дядьки Лукаша — «он опасен, он очень опасен!»
Опасен…
Ведьмина монета под рубахой обожгла кожу, в голове зашелестел голос старухи:
— У леса свои законы, девочка. Нарушать их ради тебя он не станет. Благодари, что забрал чужое дитя.
Ядвига скрипнула зубами от злости. Если и благодарить, то всяко не этого чумазого негодника, что уселся за стол и нагло потребовал от тетки Гануси «всего самого смачного». Этого она после… отблагодарит. От всего сердца!
Да так, что шишки с елок посыпятся!
Панночка подобрала с пола тяжёлый золотой кругляш и подошла к бывшему холопу. Опустилась перед ним на одно колено. Левко вытаращил глаза, испугавшись странного поведения ясной панны едва ли не больше, чем лесного хозяина и его «чаклунства». Губы у пацана задрожали.
Ядвига вложила золото в детскую ладонь и крепко сжала ее.
— Ты мечтал стать героем и спасти своего пана? Ты его спас! Спасибо тебе!
Левко кивнул и часто-часто заморгал светлыми ресницами. Слеза прочертила дорожку на замурзанной щеке.
Ядвига точно знала — ни за какие сокровища мира он не расстанется с этой монетой. И на заветном шнурке рядом с бесценной потертой медяшкой всегда будет висеть золотой.
****
Белые сполохи кружат вокруг дома шальным хороводом, растекаются невесомой поземкой, вихрями взлетают в ночное небо.
Сквозь завесу метели не разобрать — свеча ли горит заполночь в темной хате или щербатая луна отражается в заметенном окошке.
Всласть нагулявшись за зиму, духи зимы веселятся перед долгой летней спячкой. Щедро сыпят колючим мокрым снегом, закрывают пути-дороги. Назавтра яркое вешнее солнце растопит рыхлые сугробы, щедро напитанная влагой земля обернется непролазным болотом, надежно заслонив мельницу от непрошеных гостей.
Обережной лентой течет река, несёт черные воды по каменным перекатам, грозно пенится на скользких порогах…
Много видела на своем веку старая мельница.
Многим давала приют…
И людям, и нелюдям…
Скрипит колесо…
Шумит вода…
Нежная колыбельная сплетается с голосами ветра…
И нет туда хода ни конному, ни пешему...
Эпилог
Лиза медленно возвращалась в ранний декабрьский вечер с его праздничными огнями, терпким запахом глинтвейна и рождественскими мелодиями городского оркестра.
Звуки прошлого медленно угасали, сплетались в причудливую вязь.
Скрип мельничного колеса, призрачный волчий вой и журчание реки смешивались с гудками машин, звонким детским смехом и гомоном толпы.
Девушка растерла лицо ладонями, шумно выдохнула и откинулась на спинку лавочки, оглядываясь по сторонам.
С наступлением темноты парк преобразился. Черно-белая чопорность морозного дня сменилась беспечной фривольностью зимнего вечера.
Деревья превратились в сверкающие обвитые гирляндами факелы.
Сувенирные лавки и торговые киоски напоминали сказочные шатры, усыпанные мерцающими золотыми огнями.
Отчетливо запахло жарящимся на открытом огне мясом и копчёными сосисками. Аромат цитрусов и горячего шоколада, имбирных пряников и свежего пива…
Шумная молодежь, вездесущие туристы и степенные горожане после захода солнца дружно потянулись к городскому парку. Взрывы хохота, задорные выкрики и радостные приветствия раздавались со всех сторон.
Только вокруг их лавочки было темно и тихо. Не светились фонари, не искрились гирлянды, толпы гуляющих обходили стороной скрытую в тенях скамейку…
Лиза пошевелила замерзшими пальцами, спрятала ладони в рукава куртки. Надо бы достать из рюкзака варежки.
И термос с горячим чаем.
— Пей, — бабушка, словно услышав ее мысли, протянула дымящуюся кружку.
Лиза обхватила ее ладонями, осторожно сделала обжигающий глоток. Зажмурилась от удовольствия.
Смородиновый лист, сладкая малина и капля осеннего солнца вперемешку с пьянящим ароматом поздних яблок…
Жар прокатился по телу, вытесняя стужу.
Ещё глоток…
Хорошо…
Лиза молча пила отвар, чувствуя, как отпускает тоска и напряжение, как возвращается привычная уверенность и рассудительность, а чужая память сворачивается плотным клубком пушистой пряжи.
Сколько же прошло времени?
Часа полтора?
Она неспешно допила чай, и только потом решилась спросить:
— А…дуб? Ну…тот Жёлудь? Когда ты его посадила?
Ядвига перевела взгляд с внучки на лесного великана. Тонкий перезвон окутывал ветви призрачным льдистым облаком. Отблески огней отражались в крохотных колокольчиках. Могучая крона поднималась над освещенными аллеями и терялась в черноте ночного неба…
— Через год, — наконец ответила старая ведьма. — Мы с Янушем смогли вернуться через год. Дом был обгоревший, с черными провалами вместо окон. Все вокруг заглушила лесная поросль. Даже внутри выросли тоненькие осинки, — она грустно улыбнулась. — Лешек как мог, закрывал поместье от грабителей. Я нашла могилу отца. Его холопы закопали. Без всяких почестей. Его и Лукаша в одной яме. Тогда я и посадила Жёлудь. Наложила заклятие на охрану рода и земли. Такое…детское, простенькое. Но тогда казалось, что это очень-очень важно.
Лизе внезапно захотелось подойти к старому великану, погладить шершавую кору, вслушаться в скрип и шепот темных ветвей, улыбнуться добродушному ворчанию древнего лесного духа, обитающему в стволе не одну сотню лет.
Она повернулась к бабушке.
— Януш знал о… тебе? — тихо спросила.
— Да, — так же тихо, не глядя на внучку, ответила Ядвига.
— А…Лих и Марийка?
— Знали. И их дети. Когда уже и они умерли, я ушла от семьи. Обо мне постепенно забыли. Я…помогла забыть, — она хмыкнула. — Вечно молодая тетушка пугала. Да и смотреть, как стареют и умирают родные люди, знаешь ли, больно.
— А…старуха? Старая Яга? — все-таки решилась задать мучивший ее вопрос Лиза.
Бабушка всегда очень скупо говорила о своей наставнице. В детстве Лизка представляла ее страхолюдной колдуньей из
