Лесса Каури - Стрекоза для покойника (СИ)
— Слушаю, как твое сердце бьется, — улыбаясь, ответила она. — Это так здорово — стук сердца!
Теплые губы поцеловали ее в макушку.
— Я, когда был маленьким, тоже любил слушать мамино сердце, — вдруг признался Гаранин. — Залезал к ней на колени, обнимал и слушал. Такой мерный шум, как море… Этьенна, тогда она была для меня тетей Этьенной, как-то объяснила мне, что ребенок в животе у мамы слышит этот звук, и он его успокаивает.
— Я видела у нее дома фото — она, твоя мама и Эмма Висенте… Они дружили?
Лука приподнялась, чтобы смотреть ему в глаза.
— Очень близко. Мама не справилась бы без их помощи, когда Алуся заболела, а главное, когда выяснилось, что никто помочь ей не в силах. Эмма пробовала лечить ее сама, приглашала своих сестер по Ковену, лучших целителей… — Яр коротко вздохнул, не давая вырваться боли, и Лука снова прижалась к нему щекой, обняла крепче — чем еще могла помочь? — Когда стало ясно, что ничего нельзя поделать, у мамы случилась тяжелая депрессия. Макс даже боялся за ее жизнь. Они всячески поддерживали ее, тормошили, чуть не насильно в гости вытаскивали… — Снова короткий вздох. — Собственно, из-за этих гостей они и попали в катастрофу. И оба погибли.
Лука почувствовала, как потянуло холодом, будто окно открылось. Она уже знала это чувство и научилась доверять ему — происходило что-то важное, что-то, что Сестры Равновесия в полусне-полуяви называли ‘погрешности бытия’.
— Расскажи, — попросила, судорожно вздохнув. Чуть было не добавила: ‘Мне нужно это знать!’, но вовремя сдержалась.
— Она из больницы не выходила, Макс туда привозил продукты и все необходимое. Как ни странно, надежда оставалась только на традиционную медицину — когда лучшие из целителей ставят диагноз ‘неизлечимо’, это значит, что магия не поможет. Поэтому он работал, как проклятый. Съездит на охоту, вернется, заедет в больницу со всем необходимым, и опять берет заказ. Через год их обоих было не узнать… — голос Яра звучал глухо, но звучал, и Лука была ему благодарна за то, что делится. Лежала тихо, как мышка. Не спугнуть бы такую редкую и такую болезненную откровенность! — В конце концов, Эмма уговорила их приехать к ней на выходные. Я остался Алусю навещать, чтобы не скучала. Они с Этьенной маму в баню потащили, а Макс машиной занялся — все не было возможности посмотреть, а там что-то с тормозными колодками случилось…
Гаранин замолчал. И молчал долго. Лука уже решила, что продолжения не будет. Благодарно поцеловала его в плечо, встала, накинула его же футболку и пошла на кухню, ставить чайник. Сейчас принесет ему чашку горячего кофе, и Михал Кузьмич за ужином про шоколадку в шкафу намекал… Хотя, конечно, какой ужин в четыре утра?
Лука достала из шкафчика чашки и поставила рядом с закипающим чайником. Взяла банку с растворимым кофе…
— Алусе неожиданно стало хуже, — донесся в кухню голос Яра, звучавший совсем глухо. — Настолько хуже, что мы решили — все… Надо было срочно ехать в больницу, а машина оказалась разобрана, и они поехали на машине Эммы…
Банка выпала у нее из рук и медленно полетела к полу. Так медленно, что Лука отчетливо видела, как она кружится против оси, как одна за одной высыпаются кофейные крупинки, а потом, когда банка ударяется об пол, веером разлетаются по маленькой кухне.
— Это случилось пять лет назад? — спросила она, не слыша собственного голоса, потому что уже знала ответ.
Гаранин показался на пороге, босой, с голым торсом, но в трениках. Удивленно посмотрел на банку, развернулся и направился в кладовку — за щеткой. Уже вернувшись оттуда, ответил коротко:
— Да.
Лука смотрела на него с ужасом. Калейдоскоп из событий прошлых лет начинал складываться, только, похоже, один из главных, самых темных узоров, был утерян!
Яр мгновенно оказался рядом, взял ее за плечи, встряхнул.
— Лука, что с тобой?
Она потерла лоб дрожащей рукой.
— Когда… когда Этьенна разговаривала со мной об Эмме в ее доме… она… она намекнула, что это не первое покушение, я тогда не придала этому значения. А потом капитан Арефьев рассказал, что в машину Эммы была заложена бомба, а по ошибке погибли ее друзья… Это случилось пять лет назад…
Гаранин сжал ее плечи с такой силой, что она вскрикнула и схватилась за его пальцы, пытаясь разжать.
— Яр, Яр, мне больно!
Похоже, он не видел и не слышал. Светлые глаза потемнели, лицо застыло, будто у неживого.
— Яр!!!
Он резко разжал и даже развел руки, словно боялся дать им волю. Развернулся, в одно мгновение оказался в комнате, нашарил телефон на тумбочке, набрал чей-то номер. Трубку на том конце взяли быстро, потому что уже через мгновение он спросил:
— Ты знал, что мама погибла не в автокатастрофе? Да? Почему не сказал мне? Почему?!
И, не дослушав, швырнул телефон в стену. Тот жалобно тренькнул. А Гаранин уж крушил все вокруг: жалобно заскрипел старый матрас, тумбочка хрустнула, как ореховая скорлупа, раздался звон разбитого стекла.
Лука, зажмурившись, стояла в кухне, среди рассыпавшегося кофе, ни жива, ни мертва от страха.
— А ну-тко, стоять! Стоять, я сказал! — раздался вдруг рокочущий бас, который навел ужас еще больший, чем отчаяние ведьмака.
За сим последовали тишина и хруст оконного стекла.
— Не балуй мне тут! — бас снизил децибелы. — Ты чего творишь, хозяин? У тебя дева на кухне мерзнет! На дворе не май месяц, а ты окно выбил!
— П… прости…
Гаранин говорил с трудом, словно стискивал зубы с такой силой, чтобы не выпустить то ли крик, то ли плач.
Однако спустя минуту он появился уже совершенно спокойный, только капельки испарины блестели на лбу, да зрачки были сужены не по-человечески. Молча укутал девушку в принесенное одеяло, посадил на стул, покидал в печь поленцев, оживляя огонь. Ушел в комнату, затыкать окно подушкой. Мохнатик в сиреневом костюме горестно качал головой, споро сметая осколки с пола.
Яр вернулся, присел перед Лукой на корточки. Осторожно приспустил одеяло с ее плеч. На коже четко выделялись следы пальцев. Покачал головой.
— Прости меня…
Лука обняла ладонями его лицо, запрокинула к себе.
— Ничего… Кому ты звонил?
— Отцу.
Он встал, показывая, что говорить об этом не хочет, прошел в комнату, отобрал у домового щетку и, вернувшись в кухню, принялся сметать кофейные крошки. Михал Кузьмич, что-то буркнув ему вслед, замахал невесть откуда взявшимся у него в руках веником.
— Дай мне шоколадку, — попросила Лука.
В это мгновение вновь ощутила себя брошенной девочкой, и так стало жалко и себя, и Яра, и Марину Доманину, и незнакомого ей Макса Бабошкина, и Алусю и даже, почему-то, Михал Кузьмича, что захотелось плакать. Невыносимо захотелось!
