Игра судьбы - Скарлетт Сент-Клэр
— Я… пришла посмотреть, готов ли ты.
— Более чем, — ответил Аид, и прежде чем нимфа успела отреагировать, он призвал свою магию и телепортировался. Они появились в Музее древних искусств, сразу за бальным залом, где должен был состояться ужин.
— Шлюха в милости, — сказал Аид, закрепляя свою маску.
Минфа посмотрела на него со смесью опасения и страха на лице.
— Что?
— Ты утверждаешь, что не узнаете эти слова? — спросил Аид.
Минфе нечего было ответить.
— В следующий раз, когда я услышу, что ты плохо отзываешься о Персефоне, будет последним разом, когда ты работаешь на меня, — сказал Аид. — Я ясно выражаюсь?
Нимфа вздернула подбородок, глаза заблестели от гнева, но она хранила молчание, более чем вероятно, смущенная и рассерженная тем, что ее призвали к ответу за ее злонамеренное поведение. Аид покинул холл и вошел в бальный зал. Его сразу же приветствовал вид Персефоны, спускающейся по лестнице, увенчанной золотом и облаченной в пламя.
Он смотрел открыто и жадно. Платье облегало ее тело, напоминая ему, что он видел ее обнаженной, касался ее самым интимным образом, слышал, как она шепчет его имя. Он знал, что она думает о том же, когда ее бутылочно-зеленые глаза прошлись по его телу, воспламеняя его изнутри, а затем его мысли превратились в хаос, и он задался вопросом, носит ли она что-нибудь под этим платьем.
Но пока она смотрела, ее глаза потемнели. Аид напрягся, когда Минфа подошла к нему, и шелест ее платья резанул его по ушам, как затачиваемый стальной клинок.
Он не обращал внимания на нимфу, но это не имело значения. Он понял выражение лица Персефоны. Она предположила то, что предсказала Геката, что они пришли вместе. Аид мог слышать самодовольный голос Гекаты.
Я же тебе говорила.
Персефона допила свое вино и затем исчезла в толпе, Лекса следовала за ней по пятам.
— Я думаю, тебя просто оскорбили, — прокомментировала Минфа.
Настроение Аида омрачилось, и он обошел толпу, пытаясь удержать Персефону в поле зрения. Он хотел объяснить, пока не стало слишком поздно, но путь ему преградил Посейдон. Бог был одет в яркий костюм, а его волосы, казалось, были уложены гелем во что-то, напоминающее океанскую волну. Аид подумал, что он выглядит нелепо, и задался вопросом, что Танатос подумал бы о его волосах.
— Брат, — сказал Посейдон и оглянулся через плечо туда, где Персефона стояла с Гермесом. — Я тебя от кого-то скрываю?
Аид не ответил.
— Она прекрасна, — сказал он. — Я могу сказать это даже через маску. Возможно, ты поделишься, когда устанешь от нее.
Аид прищурился, наклонив голову, и сделал шаг ближе к своему брату. Они были равны по росту, но не по размеру. Посейдон был крупнее, но Аид был сильнее. Если Посейдону требовалось напоминание, Аид был рад услужить.
— Если ты еще раз хотя бы взглянешь в ее сторону, я разорву тебя на части и скормлю твою тушу титанам, — сказал Аид. — Хочешь проверить?
У Посейдона хватило наглости выглядеть удивленным, его аквамариновые глаза сверкнули, и он приподнял светлую бровь. — Защищаешь территорию, брат?
— Это ещё фигня. Ты бы видел, что он сделал, когда я спас ее от утопления, — сказал Гермес, прогуливаясь вокруг них, волоча крылья по земле. Аид сделал шаг назад.
— Он мочился по кругу вокруг нее? — спросил Посейдон.
Челюсть Аида напряглась, и он перевел свой темный взгляд на Гермеса, который только начал открывать рот, когда он посмотрел на Аида и закрыл его. У него было чувство, что он знал, что Гермес собирался сказать, что он пометил Персефону другим способом, заключив сделку.
— В чем дело, брат? Боишься, что ее взгляд будет блуждать?
Аид почувствовал, как в нем поднимается тьма. Он покажет Посейдону, каково это — иметь блуждающие глаза, когда его извлекут из черепа и швырнут через всю комнату.
Но Посейдона спасла Минфа, появившаяся у него за спиной. Она взяла его под руку и одарила очаровательной улыбкой.
— Посейдон, — сказала она страстным голосом. — Сколько лет, сколько зим.
Бог моря посмотрел на нее сверху вниз, одарив широкой хищной улыбкой.
— Минфа. Ты выглядишь восхитительно.
Она потянула Посейдона за руку.
— Вы нашли свой столик? — спрашивала она. — Я была бы более чем счастлива помочь.
Когда она повернулась, она посмотрела на Аида так, как будто говоря «не устраивай сцену».
Когда они ушли, Аид заговорил.
— Если ты не хочешь, чтобы Посейдон был придурком, ты не должен провоцировать его.
Аид посмотрел на Бога Обмана.
— Что Персефона сказала тебе?
Гермес приподнял бровь.
— Любовная ссора?
Он сверкнул глазами.
— Я призвали ее к ответу за то, что она трахала тебя глаза, и она пыталась это отрицать, но мы все это видели — от вас обоих, я мог бы добавить — и мы все чувствовали себя неловко. Ты знал, что она думает, что ты не веришь в любовь?
— Что?
— Она, кажется, тоже довольно огорчена этим, — добавил Гермес, блуждая глазами по комнате. — Ой! Вишенки!
Он начал уходить, но остановился и посмотрел на Аида.
— Если тебе нужен мой совет…
Аиду не нужен был, но ему также не хотелось говорить.
— Скажи ей.
— Сказать ей что?
— Что ты любишь ее, идиот.
Гермес закатил глаза.
— Все эти прожитые годы, а ты ни капельки не познал себя.
Затем Гермес ушел, и когда Аид снова начал искать Персефону, ее там уже не было. Он разочарованно вздохнул, и его пальцы сжались в кулаки по бокам. В его голове крутилось так много слов — слова Гекаты, Минфы, Посейдона и Гермеса. Странно, но это было то, что Геката сказала давным-давно, и теперь это эхом отдавалось в его голове.
У Персефоны есть надежда на любовь, и вместо того, чтобы подтвердить это, ты насмехался над ней. Страсть не требует любви? О чем ты думал?
Он не был, вот в чем была проблема.
«Почему я позволил ей думать что-то настолько ложное?» — подумал он, а потом ответил сам себе. «Потому что я боялся раскрыть правду своего сердца — что я всегда хотел любить и быть любимым».
Он надеялся защитить свое сердце, построить вокруг него такую прочную клетку, что ничто — даже Персефона с ее состраданием — не сможет пробиться сквозь нее. За исключением того, что сейчас она была единственным человеком, которого он хотел принять близко к сердцу. Он искал ее сострадания. Он хотел ее любви.
Потому что он любил именно ее.
Эти слова пронзили его грудь и повернулись там, как лезвие. Он почувствовал боль во всем теле, в
